Колесно-гусеничный бронетранспортер осторожно перебрался через ров по наведенному мосту, немного забуксовал в грязи на склоне, но все же перевалил через него и стал пробираться между обломками бетона и телами, разбросанными здесь повсюду. Скрежетнув гусеницами, он остановился рядом с нами, и его командир, молодой капитан, спрыгнув из открытого кузова, отдал честь Хелману.
– Мы привезли шефа, герр полковник, – негромко произнес он каким-то странным тоном.
– Да, и где он? Сзади, в десантном отделении? С ним все в порядке?
Капитан обогнул бронетранспортер, подошел к кормовой двери и распахнул ее створки. Мы заглянули внутрь десантного отделения.
Весь экипаж отставшего «Тигра» шефа был там – все пять человек лежали на стальном полу в грязи и снегу. Шеф был вместе со своими ребятами. Как и у всех у них, у шефа посреди лба виднелась аккуратная огнестрельная рана. Пуля, пройдя через весь череп, буквально вырвала затылочную кость, и подернутые сединой волосы шефа были теперь пропитаны кровью и мозговой тканью. Я обратил внимание на то, что его Железный крест отсутствует.
– Должно быть, русские захватили их, герр полковник, – произнес капитан. – Они, скорее всего, скрывались в замаскированных укрытиях. Видите? Наши были казнены, один за другим.
Да, это явно была казнь. Весь экипаж танка был построен и расстрелян, один за другим – это было совершенно ясно. Железный крест кто-то взял как сувенир. Как еще можно было объяснить все это?
Не в состоянии выносить это зрелище, я отвернулся, но краем глаза заметил, что Хелман по-прежнему всматривается в мертвые тела наших боевых товарищей, кивая головой в такт своим думам. Затем он с лязгом захлопнул дверь бронетранспортера и направился туда, где возле обломков дота стояла, сгрудившись, кучка пленных радистов. Подойдя к ним поближе, Хелман небрежно сдернул с плеча свой МП-40, передернул затвор и застрелил пятерых русских пленников, одного за другим. Пятеро оставшихся в живых принялись молить его о милосердии. Лишь рыжеволосая радистка, которую Хелман оставил в живых, молчала, не отводя взгляд от скорчившихся на земле трупов.
Хелман снова повесил автомат на плечо и закурил сигарету, глядя на расстрелянных им русских с таким же выражением на лице, с каким он только что смотрел на мертвые тела своих товарищей. Потом отвернулся от них и сказал Вильфу:
– Прикажи им очистить гусеницы моего танка. Я хочу, чтобы на них не было всего этого дерьма и чтобы гусеницы сияли как зеркало. Скажи им по-русски, чтобы начинали немедленно.
– Так точно, герр полковник.
* * *
Мы чувствовали, что что-то пошло не так, когда я вывел наш «Тигр» на самую верхнюю точку гребня и перед нами открылся вид на уходящую к югу равнину. Я достал гражданский бинокль, который всегда держал под рукой, и стал рассматривать в него лежащую под нами низменность, ощущая себя настоящим командиром танка.
– Ну что? – не утерпел Курт. – Где же наша боевая группа?
Мы оба сидели, высунув головы из люков, а толстый ствол нашего 88-миллиметрового орудия над ними уставился поверх наших голов в холодное русское небо. Хотя совсем недавно только перевалило за полдень, но лучи красного солнца совершенно нас не согревали.
Я молча протянул ему бинокль.
– Ее нигде не видно, – пробормотал он, озирая равнину. – Да там вообще ни черта нет.
– Может быть, где-то задержались? – предположил я.
– Задержались? – переспросил он. – Что ж, порой кое-что и в самом деле может задержаться. Трамваи могут задерживаться, Фауст, – ну да ты и сам это знаешь. Может задержаться Пасха. У меня когда-то была девчонка, которая сказала, что у нее двухмесячная задержка, когда ей захотелось обручиться со мной. Но чтобы целая штурмовая группа? Задержалась?
– Тогда зачем мы все это проделали? – сказал я. – Зачем пробивались сюда, потеряли столько наших и перестреляли и передавили всех этих проклятых русских?
Вдоль всего гребня, этого куска русской земли, купленного нами такой дорогой ценой, сидели в своих машинах экипажи оставшихся 15 (из начинавших атаку 20) «Тигров», да еще 10 бронетранспортеров «Ханомаг», полные мотопехотинцев, задавая себе, вне всякого сомнения, точно такие же вопросы, хотя и, быть может, несколько не в таких выражениях, что я сам.
Я слышал, как Хелман, по-прежнему исполнявший обязанности командира танкового батальона, раздраженно разговаривал по постоянно прерывавшейся радиосвязи с командованием дивизии.
– Что-о? – кричал он в микрофон. – Когда? Как скоро? Как далеко? Сколько?
Мы с Куртом только переглянулись.
Спустя три минуты наши только что вычищенные гусеницы снова покрылись толстым слоем жирной русской грязи, поскольку мы снова двинулись в путь, захватив с собой наших пленных, посаженных в бронетранспортеры. Однако на этот раз мы не наступали – мы отступали, повторяя уже было пройденный нами путь.
* * *
Когда я был ребенком, в 30-х годах XX века, мне нравилось слушать рассказы моего отца, после рабочей смены, проведенной в кабинке водителя трамвая, возвращавшегося с работы домой. Он ужинал, сидя у кухонного стола в нашей маленькой квартирке на Хофзештрассе, неподалеку от трамвайной линии. Обычно он рассказывал мне об армии в дни побед и отступлений – особенно отступлений.
Наполеон в России, проклятые британцы в Южной Африке и Ирландии и его собственная кайзеровская армия, отходящая из Франции в 1919 году, полностью сохранившая все вооружение и артиллерию. Тогда, в нашей маленькой кухоньке, мне представлялось, что отступление – это что-то вроде медленного отхода в полном порядке, строгий марш колонн и бесконечные извинения: «Только после вас, мой господин!», «Нет, я настаиваю, вы первый!».
Уже на воинской службе в вермахте, в возрасте 20 лет, я узнал, что отступление в России выглядит несколько иначе. Отступление в России больше всего напоминало наступление в той же России. Оно происходило с той же скоростью, в точно таком же беспорядке и с тем же числом русских, наседающих на вашу шею и вашу задницу в черных форменных штанах танкиста. Основное же отличие состояло в том, что теперь красные стреляли нам в спину, а не в лицо, из-за чего было невозможно одновременно смотреть на них и вести танк.
Но я не мог рассказать об этом отцу из-за того, что бомбардировщики союзников по антигитлеровской коалиции в 1942 году сровняли с землей нашу квартиру на Хофзештрассе и убили моих родителей и мою сестру.
– Фауст, что с тобой происходит?
Я только что, задумавшись, сделал грубейшую ошибку при вождении, пройдя слишком близко к воронке от бомбы, так что земля стала проседать под правой гусеницей танка. Мне пришлось быстро отклониться влево, и в результате я задел за смятую груду железа, останки старого танка русских. Несколько кусков рваного железа чиркнули по нашим гусеницам, и каждый из них, я знал это, был потенциально опасен разрывом соединительного звена между траками гусениц, что означало бы для нас остаться одним в чистом поле с поломкой накануне наступления ночи.
