Он увидал меня, улыбнулся и произнес довольно любезно:
— Фугуй, заходи, выпьем чайку.
А я к нему никогда не заглядывал — боялся затосковать. Я ведь в этом доме родился.
Но в моем положении было не до тонких чувств. Как говорили древние, «у бедняка воля коротка». Лун Эр встретил меня полулежа в моем покойном кресле, а мне велел взять табуретку. В одной руке держал чайник, в другой — веер. Я сразу понял, что мне чаю не предложит. Не успел я сесть, как он спросил:
— Ты за деньгами? Вообще, надо бы тебе что-то дать. Но по пословице: «Пособляй в беде, оставляй в нужде». В беде помогу, а от бедности не избавлю.
Я закивал:
— Хочу подрядиться к тебе пахать.
Лун Эр ласково прищурился:
— Сколько му?
— Пять.
Он поднял бровь:
— А выдержишь?
— Привыкну.
Он подумал и сказал:
— Мы с тобой старые знакомые, так и быть, дам тебе пять му славной землицы.
И не обманул.
Я чуть не уморил себя работой. Все учился делать у крестьян, но получалось очень медленно. Выходил в поле на рассвете, заканчивал ночью при луне. Когда работаешь на земле, упустишь один день — и все труды коту под хвост.
В то время я не то что семью не мог прокормить — не хватало даже зерна, чтобы заплатить хозяину, Лун Эру. Говорят: «Слабая птица раньше вылетает». А я не только вылетал раньше, но и летал дольше.
Матушка меня жалела, рвалась мне помогать. Но много ли она могла наработать? Согнуться не могла, садилась прямо на землю и так полола. Когда я ее гнал с поля, она возражала:
— Четыре руки лучше, чем две.
Как-то я ей ответил:
— Вот заболеешь, и ни одной руки у нас не останется.
Тогда она поковыляла на край поля к Фэнся. Та нарвала диких цветов, перебирала их и спрашивала у меня их имена. Откуда мне было знать? Я ей говорил:
— Спроси у бабушки.
Когда я брал в руки тяпку, матушка кричала мне:
— Не порань ногу!
Когда жал серпом, она напоминала:
— Не порежь руку!
Но все равно, работы было так много, я так торопился, что то и дело попадал себе то по руке, то по ноге. Матушка спешила ко мне, замазывала рану мокрой землей и долго наставляла меня. Я не спорил, лишь бы она не плакала.
Матушка говорила, что земля не только растит урожай, но и лечит сто недугов. Я до сих пор все порезы ей мажу.
Когда человек устает как собака, ему не до дурных мыслей. Я доползал до кровати и тут же засыпал. Чем труднее жилось, тем спокойнее становилось на душе. Я думал: у нашей семьи Сюй уже есть цыпленок, а через несколько лет, если буду работать, он превратится в гуся, и однажды мы опять разбогатеем.
Теперь я носил одежу из холстины, которую ткала матушка. Сначала мне натирало, а потом привык. Недавно умер наш бывший батрак Ван Си — я двумя годами его моложе. Он перед смертью наказал своему сыну подарить мне старую шелковую одежду — не забыл, что я был молодым хозяином, и хотел меня побаловать на старости лет. Надел я ее и сразу снял — такая она гладкая, склизкая.
Через три месяца вернулся наш слуга Чангэнь. Я в тот день работал в поле, матушка и Фэнся сидели поблизости. Чангэнь был в лохмотьях, с узелком и треснутой чашкой, опирался на узловатую палку — он превратился в нищего. Первой его заметила Фэнся. Матушка поспешила ему навстречу. Чангэнь сказал:
— Хозяйка, я соскучился по Фэнся и молодому барину.
Увидев меня в холщовой одежде, перемазанного землей, Чангэнь заголосил:
— Ах, барин, до чего же ты дошел!
Когда я проиграл все семейное добро, хуже всего пришлось Чангэню. Он всю жизнь на нас работал, и кормить его в старости должны были мы. Но когда мы разорились, ему оставалось только пойти по миру.
В детстве он носил меня на спине. Когда я вырос, то и в грош его не ставил. А он пришел нас проведать. Я его спросил:
— Ну как ты?
— Хорошо, — отвечает он, а сам плачет.
— Ни к кому не нанялся?
— Кому я нужен, такой старик?
Мне стало его еще жальче, а он все плакал о моей доле:
— Барин, разве такая жизнь по тебе?
Он переночевал в нашей хижине. Мы с матушкой посоветовались и решили оставить его у нас: будем есть чуть меньше, а его прокормим. На следующее утро я сказал ему:
— Оставайся тут, мне как раз нужен помощник.
Чангэнь посмотрел на меня, усмехнулся и грустно сказал:
— Барин, у меня нет сил тебе помогать. Спасибо тебе за доброту.
Как мы его ни удерживали, он ушел, но обещал еще нас навестить.
С тех пор он приходил еще раз. Где-то на дороге подобрал красную шелковую ленту, выстирал ее и сберег для Фэнся. А больше я его не видел.
Когда я стал батраком Лун Эра, то больше не мог называть его по-прежнему. Теперь я обращался к нему «хозяин Лун». Сначала он возражал:
— Ну, Фугуй, что за церемонии!
А потом привык. Частенько подходил ко мне в поле и заводил беседу. Однажды я жал рис, а Фэнся подбирала за мной колоски. Лун Эр помахал нам рукой, подошел и сообщил:
— Фугуй, я, знаешь, завязал. Игорный дом до добра не доводит. Надо вовремя остановиться, не то разорюсь, как ты.
Я поклонился:
— Да, хозяин.
Лун Эр ткнул пальцем в Фэнся и спросил:
— Твоя девчонка?
— Да, хозяин.
Она стояла с колосками в руках и глядела на Лун Эра во все глаза. Я велел ей:
— А ну-ка поздоровайся с хозяином.
И она вслед за мной поклонилась и сказала:
— Да, хозяин.
Я часто вспоминал Цзячжэнь и ребенка, которого она носила под сердцем. Через два месяца после ухода она прислала с человеком весточку, что родила сына. Тесть назвал его Юцин. Матушка тихонько спросила посыльного:
— А фамилия какая?
— Сюй.
Матушка приковыляла к полю и, утирая слезы, рассказала, что у меня родился сын. Я бросил мотыгу и помчался в город. Но пробежал десять шагов и сообразил, что тесть меня такого и на порог не пустит. Я попросил сходить матушку. Она несколько дней повторяла, что собирается проведать внука, но так и не собралась. Я ее не уговаривал. По здешнему обычаю, раз семья Цзячжэнь забрала ее, то она и должна вернуть.
Матушка объясняла:
— Юцину дали нашу фамилию — значит, скоро Цзячжэнь воротится. А что она пока в городе — это даже хорошо, отдохнет после родов.
И действительно, она вернулась, когда Юцину исполнилось полгода. Носилок не было, она пешком прошагала десять с лишним ли с ребенком за спиной.
