Почему пытка бессонницей считается и является самой страшной? Ведь в ней нет фактора боли – человеку ничего не ломают, не выкручивают, не прижигают и не пропускают через него ток? Потому что это пытка направлена на самую уязвимую и нежную часть организма – человеческий мозг.
Сколько существует человечество, столько существуют и пытки. Забавная мысль. Малоприятная, но забавная. Да, человек очень давно придумал пытки, потому что давно придумал войну. А во время войны – все равно, горячей или холодной – ему надо узнать планы врага, а для этого нужно развязать язык тому, кто знал эти планы.
А тот, кто их знал, рассказывал о них очень охотно только потому, что его пытали. Чем человек становился современней, тем пытки и методы, имеющие целью развязать язык, становились изощренней. Дыба и раскаленные клещи сменились психотропными препаратами, детекторами лжи и, конечно, – пыткой бессонницей. Пытка бессонницей ломает психический ритм человека, а вместе с ним и саму психику, потому что она у человека ритмична, как и сама его жизнь. День должен быть отделен, отбит от следующего дня ночью, паузой. Иначе все смешивается в кошмарную кашу, в которой исчезают всякие ориентиры. Лишившись этих простых ориентиров, личность быстро разрушается. Хорошо помню это состояние. Во время обучения я смог продержаться – не спать – более трех суток, но потом, конечно, чувствовал себя, как космонавт, которого забыли в космосе. Но когда продержали меня пять суток без сна в Африке – это было совсем не то, что в учебном центре. Трое суток являются, собственно, пыткой. Тебе сначала дают немного уснуть, но через три минуты будят и снова на допрос. Это не просто мучительно, это наполняет мозг какой-то особой адской щекоткой. Но я уже знал это ощущение и знал один метод, который нам в учебном центре преподавали. Я сосредотачивался на сверхположительных эмоциях – попросту начинал хохотать. Конечно, это не был здоровый смех, а истерика. Почти шизофрения. Но эта защитная реакция позволяла не только продержаться трое суток, но и здорово потрепать нервы ведущего допрос врага. Потому что враг был сведущ в этих спецметодиках не хуже, чем я, и знал, что этот смех – методика и его невозможно прервать. То есть выходило пока, что защитная методика оказывалась сильнее пытки, и пытка «не доходила» до цели – мозга. Беспокоила, но еще не разрушала.
По-настоящему «доходить» она начинает на пятые сутки, и мозг сдается. Пытка становится сверхпыткой, переходя пределы человеческих возможностей. Для пятых суток просто нет, не придумано контрметодики защиты. Все известные мозгу защитные механизмы уже не работают. Примерно такое действие оказывают – правда, не на всех – современные психотропные спецпрепараты, «разговорники». Ты полностью перестаешь отдавать себе отчет в своих действиях, растворяешься, ты больше – не человек, а стул, на котором сидишь на этом допросе, стена, на которую смотришь, сигарета, которую тебе предлагают. Разрушаются границы личности, и разрушается она сама – потому что личность состоит из связей, которые мозг ежесекундно проводит между человеком и всем, что его окружает. Пытка бессонницей в течение пяти суток полностью рушит эти связи и разрушает последние сторожевые пункты, имеющиеся не просто у разведчика – у человека. Последний сторожевой пункт – его «Я», его сознание. Ведь даже самый подготовленный разведчик – все равно человек, значит, его можно сломать, отняв у него возможность осознавать себя как разумную личность.
Не знаю, как у меня в Африке получилось выстоять? Честно скажу, в этом нет никакой моей заслуги, потому что на пятые сутки, по сути, меня уже не было. Было тело, в котором или над которым витали какие-то обломки личности. Но была, видимо, какая-то сила, которая пришла мне на помощь – просто выключила. И никакими способами они не могли меня разбудить, чтобы продолжить пытку. Это означало, что мозг отказался работать, предпочитал погибнуть, и он бы это сделал, но, к счастью, это вовсе не входило в их планы. Если бы мой мозг разрушился, он стал бы для них совершенно бесполезен. Все скрытые в нем знания были бы потеряны – а они все еще надеялись их получить.
Как тогда я все это выдержал? Что это была за сила, которая мне помогла? Бог? Значит, ему пришлось присутствовать на этих допросах? И видеть все, что со мной проделывают? Он пожалел меня? Приятно так думать. Но за что? Приятно думать, что есть за что. Может быть, он меня считает не таким уж плохим?
У Вершинина, это я могу сказать как человек, прошедший через подобное, все последнее время потихоньку ехала крыша. Нет, конечно, не в том смысле, что он становился психом. Он всегда им был, так что тут, как говорится, ничего нового. Но я явственно ощущал – по всем его поступкам этого периода, – что он «поплыл». Вся эта история с женой, плюс нагрузки по работе, бесконечные накладки, природная неспособность удерживать в голове одновременно несколько плотных потоков информации, природная неспособность доверять часть работы подчиненным, плюс природная вспыльчивость. И плюс – бессонница. Пытка бессонницей, которую он устроил сам себе.
Все это предопределило весь кошмар, который начался для него в тот день, когда он, как всегда своевольно, принял роковое решение провести эту «операцию» на стадионе.
* * *
Холодная вода освежила голову и мысли, и теперь Вершинин понял, что имел дело, конечно, не с телефонным хулиганом. В телефонных хулиганов, знающих его прямой номер и должность, он не верил.
Конечно, это звонил человек от Седого, с которым у него были свои счеты. Что было по крайней мере странно. Нет, не счеты, а странно то, что в три часа ночи его разбудил звонок от человека Седого. Седой далеко не глуп и очень осторожен – только поэтому еще жив. Он должен был понимать, что вот так звонить по личному телефону Вершинина – неслыханная дерзость. Что же толкнуло эту старую осторожную лисицу со много раз обкусанным хвостом сунуться прямо к охотнику?
И потом – ему назначили встречу на стадионе. Ну никак не подходящее место для тайной «стрелки». Это могло быть или подставой, или большой удачей. Большая удача в жизни встречается примерно в тысячу раз реже большой подставы – это Вершинину тоже было прекрасно известно. Так что нужно, соответственно, не менее тысячи раз подумать, прежде чем идти на такое свидание – оно могло быть не вполне безопасным, вообще, стать последним – такие, как Седой, на дерзкие маневры идут редко, но если идут – то до конца.
И уже совсем не понятно было прозвучавшее идиотское предложение.
От него требовали возвращения какой-то вещи, которую он, Вершинин, якобы незаконно изъял у какого-то клерка и за которую теперь ему предлагают сумасшедшие деньги. Назначенную сумму страшно было не только произнести вслух, но даже представить себе.
«Бред какой-то! Хоть бы намекнули! Да мало ли я вещей изъял незаконно! Всего не упомнишь!» – резонно думал Вершинин.
Да, надо тысячу раз все взвесить, все обдумать. А этого он делать как раз не любил, считая это участью трусов.
Значит, получается так. Ему, майору милиции, заместителю начальника Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, преступники предлагают деньги, неважно за что, главное – это шанс, шанс взять их с поличным, которым глупо не воспользоваться.
