запел Костик бодрым голосом, но так фальшиво, что сам услышал это и умолк.
Тоже мне — Сыновья Большой Медведицы! Да что они знают?! Купера не читали. Сетона-Томпсона… И луки, конечно, из сырого тальника делают. А уж стрелу оперить… Да-а.
Костик натянул шляпу по самые уши. Чердак был постылым и неуютным.
Пойти посмотреть, что ли, лениво подумал Костик. А ноги уже сами несли его к люку.
Городской сад стоял замороченный полдневной жарой. Иногда раздавался железный скрип карусели или велосипедный звонок, но и эти редкие звуки вязли в зеленом мареве сада, пронизанном сухим ярким светом бледного неба. Солнце сильно нагрело траву и кусты, и от вялых листьев несло теплую пыльную волну запахов.
Костик перелез через кованую ограду, продрался сквозь колючую акацию и нырнул в заросли дикой вишни. Он бесшумно крался по только ему ведомым тропкам и видел себя в полной боевой раскраске и с томагавком в руке.
«Ястребиное Перо углубился в чащу леса. Шаг его был легким, а тело сильным и гибким. Ни одна ветка не дрогнула, ни один лист не шелохнулся на его пути. Мрачные глаза его сверкали. Проклятые гуроны! Они ответят за измену! Ноздри его уловили запах дыма…»
Костик осторожно отогнул ветви и затаился. На поляне горел костерок. Вокруг огня сидели на корточках пацаны. Вовка Голощекин пытался раскурить длинную трубку, ему помогали советами, и так это хорошо они сидели возле прозрачного костерка — кто мастерил лук и стрелы, кто поджаривал на длинных вицах кусочки хлеба, — что Костику страстно захотелось туда, в круг своих друзей, пусть простым охотником, он согласен, согласен! Костик сдвинул на затылок шляпу и вышел на поляну.
— A-а! Кинстинтин! — заорал Вовка. — Ур-ра!
Пацаны загомонили, замахали ему руками, и Костик облегченно вздохнул. И он уже шагнул к ним в круг, как вдруг заметил, что все они как один напряженно замерли и смотрят куда-то мимо него. Костик оглянулся.
Он их сразу узнал. Руза и Сват держали шишку на улице Гоголя, а на гоголевских даже шанхайские шишкари не прыгали. Руза и Сват шли к индейскому табору и улыбались, и Костику стало не по себе от этих улыбок. Сейчас трясти будут, подумал он, и все обмерло у него внутри — в кармане рубашки лежал рубль. Утром мама дала на молоко.
Они подошли к костерку, все расступились.
— О! Ништяк! — сказал Сват и, осторожно ухватившись за кусочек хлеба, потащил его с вицы, которую держал маленький Акуня.
Все молчали.
— Тебя как зовут? — спросил Руза Вовку Голощекина.
— Володя, — еле слышно ответил Вовка.
— Володя, — повторил Руза. — Вовик. Куришь, что ли?
Вовка потупился.
— Да нет… Это я так…
И стал ковыряться в трубке.
Руза достал грязную пачку «Севера», выскреб папироску, дунул в нее.
— А перья зачем? Клоун, что ли?
Вовка смутился, торопливо стал выдирать перья из башки.
— А что это вы костер палите? — спросил вдруг Руза строго.
— Да мы так… — совсем оробел Вовка.
Руза нагнулся, выбрал тлеющий сучок, прикурил.
— Филки есть? — равнодушно спросил он.
Сват, давясь сухим хлебом, подхватил с земли велосипед Акуни. Акуня жалобно смотрел на Свата.
Руза махнул Костику.
— Ты! Шляпа! Иди сюда!
Костик подошел, чувствуя под ложечкой острый холодок.
— Филки есть?
— Нету, — сказал Костик. И вдруг увидел, как Руза медленно, как бы с ленцой, запускает в его нагрудный карман рубашки два пальца, медленно достает оттуда желтую бумажку и так же медленно расправляет ее.
— Рваный! — удивился Руза. — А говоришь — нету. Нехорошо! И как-то сморщился. И как-то горько повторил: — Нехорошо!
— Отдай, — жалобно протянул Костик. — Это не мои.
— Не понял. — Руза снял с Костика шляпу и, загнув поля, примерил ее.
— Сват! Ну как? Идет? — крикнул он дружку.
— Ништяк! — заржал тот, выписывая кренделя на маленьком Акунином велосипеде, пытаясь поднять его на дыбы.
— Кончай! — робко просит Акуня. — Сломаешь.
— Не сцы! — кричит Сват.
— Отдай, Руза! Слышь, отдай, не мои… — чуть не плачет Костик.
— Что? — Руза прищурился, отвесил губу. — Не понял.
Костик замолчал.
— Недоволен? А? Сват! Не, ты понял, он недоволен!
— Че? Кто недоволен? — Сват бросил велосипед, Акуня тут же подхватил его и стал осматривать. — Этот, что ли, недоволен?
В руке его появился нож-лиса. Костик завороженно смотрел, как Сват ловко открывает его.
— Ты че, в натуре? Недоволен?
— Да нет, доволен, — ответил Костик, и все в нем замерло от сладкого ужаса.
Руза помрачнел и вдруг быстро и без размаха ударил Костика в лицо. Тут же разлетелись, как воробьи, пацаны, брызнул никелем велосипед, сверкнул, прошумел в кустах. Губы у Костика вспухли. Всмятку! — ошеломленно подумал он. Руза зло смотрел на него, не обращая внимания на упавшую шляпу. Потом подошел вплотную — руки на груди, — пыхнул папироской и, резко крутнувшись, саданул снизу наискосок локтем, так что челюсть хрустнула. Костик кубарем покатился по траве.
— Запорю! — крикнул Сват.
Костик тупо смотрел на темное короткое лезвие. Он попытался встать, но неожиданно понял: как только встанет — убьют.
— Ладно, Сват, пошли, — сказал Руза, и они, оглядываясь, пошли прочь.
Костик лихорадочно крошил спичечные головки. Зажав самопал между колен, он всыпал в ствол серные крошки, забил бумажный пыж, потом спустил туда обрубок гвоздя и сверху плотно загнал маленькую кожанку. Сердце его ходило ходуном. Пристроив к запальному отверстию спичку, он примерился коробком.
— Костя! — послышалось с улицы. Костик глянул в окно. Внизу стояли Вовка, Серега, Валька, Акуня со своим велосипедом.
— Пришли! — криво усмехнулся Костик.
— Костя! — жалобно позвал Акуня.
— А пошли вы!.. — Костик сплюнул тягучей красной слюной. Он сел за стол, потрогал кончиком языка изуродованные губы и застыл в каком-то странном сонном оцепенении.
Сумрак сгущался вокруг него, и тускнело голубое стекло на столе. Как в неясной поцарапанной кинохронике, шевелились перед ним черно-белые кусты… Открылась поляна, встали смутные фигурки пацанов, крупным планом наехало широкое серое лицо, отвислая губа, злой прищур… Жесткий кулак разом оборвал эту мутную целлулоидную ленту. И все началось сначала. Но зыбкое мглистое изображение сделалось четче, и стремительно раскручивался сюжет.
«И вот он стоит, широко расставив ноги, лихо заломив шляпу, и насмешливо наблюдает, как раскладывается красная ручка „лисы“, как из чрева ее появляется тусклый клинок… Он спокойно достает из-под мышки пистолет. Стоять! Стоять, я сказал! И наглые лица скукоживаются под сильным длинным взглядом. Молитесь, гады! И холодно глядя в испуганные глаза — вот так: глаза в глаза! — он поднимает ствол и стреляет в широкий лоб — как гвоздь вгоняют с маху в сухую доску».
