ШЛЯПА
Костик нашел ее в шкафу среди пропахших нафталином вещей. Из темно-синего — почти фиолетового — фетра, с высокой тульей, с широкими вислыми полями, — что это была за шляпа! Костик понюхал ее и чихнул.
Отец носил какие-то дурацкие тирольские шляпы, от которых несло кислым потом и крепким одеколоном. А эта шляпа была мягкой, легкой. И глубокой, как море. К этой шляпе как раз сапоги-ботфорты и широкая толедская шпага.
Великолепная была шляпа. Р-романтическая!
Костик надел ее и подошел к зеркалу. Под смятым синим колоколом шляпы лицо приобрело синеватый оттенок.
— Еще бы! — сипло сказал Костик. — После дюжины джина еще не так, небось, посинеете.
Он небрежно прошелся по комнате. Покрутил ус.
— Свистать всех наверх! — сказал Костик и оскалился.
На чердаке было душно и сумрачно. В глубине сияло круглое чердачное окно. Между печных труб были напутаны бельевые веревки. Костик, похрустывая по слежавшемуся шлаку, пробрался к окну, где стояли рябой письменный стол и кривой стул. На столе под толстым стеклом лежала карта Карибского моря, вычерченная цветными карандашами. По острым волнам бежали испанские каравеллы, за ними по пятам — хищные британские фрегаты, окутанные клубами пушечного дыма.
Костик достал из ящика стола общую тетрадь в желтом ледериновом переплете, чернильницу-непроливайку и ученическую ручку. Постучал пальцем по барометру, висевшему на столбе. Черная стрелка сместилась чуть ближе к «ясно». Костик зафиксировал ее положение латунной стрелкой и оглядел чердак.
Солнце пробивалось сквозь щели и дыры крыши. Плотные желтые лучи стояли в темном пространстве чердака, образуя вместе с бельевыми веревками сложный его такелаж.
Костик макнул перо в чернильницу. Напрягся белый парус шифера, скрипнул рангоут чердака, дом качнулся. Перо заскользило по линованной голубоватой бумаге. И дом медленно и тяжело повлекло под напором ровного светлого ветра, и объяли его синие волны строк.
«Бригантина „Анабель“ закончила кренгование на одном из безымянных островков Архипелага и снова вышла в открытое море. Джек Саймон пребывал в меланхолии. Мысли его блуждали. „Анабель! — шептал Джек бледными губами. — О, моя Анабель! Тысячи миль разделяют нас, и разлука грызет мое сердце. И путь мой к тебе во мраке“. Джек нашел на груди медальон, открыл его и с нежностью, неожиданной для свирепого человека, посмотрел на личико, обрамленное золотистыми локонами.
— Справа по борту испанец! — раздался крик сверху. Джек тяжело вздохнул и спрятал медальон. В глазах его сверкнули маленькие молнии. Он сунул за пояс пару пистолетов и вышел на палубу. В пяти кабельтовых грузно осевший галион лихорадочно ставил паруса. „Курс зюйд-зюйд-вест“, — скомандовал Джек. „Анабель“ выбросила Веселый Роджер и, сменив галс, стремительно пошла наперерез испанцу. „Команда — к бою! Левов носовое — огонь!“ Ядро взрыло воду под самым бушпритом галиона. На испанце открывали порты. Бригантина, сделав маневр, дала бортовой залп, последствия которого были ужасающи. У галиона в щепы разбило грот-мачту, оснастка перепуталась. Второй залп смел с палубы галиона солдат в кожаных колетах и блестящих высоких шлемах. Джек…»
— Костя! Ко-остя!
Погас призрачный чердачный такелаж. Костик с досадой бросил ручку и выглянул в окно. Внизу стоял Вовка Голощекин, и в его рыжих волосах дыбом торчали перья.
Костик слетел с чердака, важно надвинул шляпу и вышел за ворота.
— Привет, Боб! — крикнул он и надменно поднял руку. Но тут из подворотни вылетел, утробно рыча, соседский кобель Мишка, и Костику пришлось срочно спасаться на заборе. Проклятье! Шляпа свалилась с головы и была немедленно подхвачена и растерзана Мишкой.
Но Вовка не дрогнул, увидев ужасную эту расправу. Он гордо стоял, скрестив на груди руки.
— Гадский пес! — заорал Костик, сидя на заборе. — Моя шляпа! Пошел! Пошел вон!
Мишка бросил шляпу и, забегая задними ногами за передние, погнался за кошкой. Костик, не теряя собственного достоинства, спустился вниз и, отряхнув останки шляпы, воздел их на голову.
— У-y! Кабысдох!
Он подошел к Вовке.
— Ты что, Боб? Получил пробоину?
Вовка молча достал из-за пазухи пакет, запечатанный зеленой пластилиновой блямбой. На пакете было написано: «Джельтмену удачи Джеку Саймону, эсквайру». Костик соскреб ногтями блямбу и развернул бумагу.
«Бледнолицый брат наш! Совет Старейшин приглашает вас выкурить трубку мира и вступить в наше племя. Иначе погибнешь у столба пыток. Кто не с нами — тот против нас! Хау.
Сыновья Большой Медведицы».
Внизу были нарисованы скрещенные стрела и томагавк.
— Так, — сказал Костик, выкусывая занозу из ладони. — Бунт на корабле. Так-так.
— Что передать? — Голос у Вовки был скрипучий и противный.
— А кем я буду у вас в племени? — вкрадчиво спросил Костик.
— Охотником.
— Да-а?! — возмутился Костик. — Простым охотником? А сам-то ты кто?
— Я вождь, — скромно сказал Вовка. — Меня выбрали.
— Ага. А меня, значит, выбрали охотником?
— Ну, — смутился Вовка, — если ты совершишь какой-нибудь подвиг, то будешь… Великим Охотником!
— Шиш вам с маком! — гордо сказал Костик. — Без меня все придумали, без меня и играйте! Охотники… до чужих кур.
Вовка повернулся на каблуках.
— Боб! У тебя глаза голубые. Какой ты индеец!
— А ты — шляпа! — презрительно сказал Вовка через плечо и двинулся деревянной походкой, какой, по его мнению, ходили исполненные невозмутимости вожди, но тут за ним погнался Мишка, и Вовка, роняя с головы перья, позорно бежал.
— Ату! Ату его! — заорал Костик, приплясывая.
Из кустов жимолости вылетела легкая белая стрела и ударилась в забор.
— Шиш вам с маком! — закричал Костик и для убедительности свернул фигу. Потом сплюнул, величественно поправил шляпу и пошел на чердак.
Предатель, думал он, сидя в пыльном полумраке. Все предатели. Барометр показывал «ясно», а на душе было пасмурно. Костик с досадой захлопнул тетрадь. A-а! Тоже мне — береговое братство! Клиппер и кливер путают! Пирата от капера отличить не могут! А Боб так до сих пор уверен, что шпигат — это парус такой! «Джельтмены»! Костик ядовито усмехнулся. Но как бы там ни было, а капитан без команды — уже не капитан, а одинокий морской волк, доживающий свой век в сырой и грязной таверне. И низвержение с капитанского мостика сулило Костику жалкую, убогую старость.
В кейптаунском порту —
с какао на борту —
«Жанетта» поправляла такелаж! —
