— Пойдемте вниз, там ждут.
И они сошли вниз по грязным бетонным ступеням и вышли на высокое крыльцо.
Общество было непростое. Это Денисов понял сразу. Людей сдерживала денисовская гвардия — тетушки-агитаторы во главе с Венерой-бригадиршей. Они уговаривали людей послушать, что скажет депутат, вот он вышел, смотрите, он наш, наш и сейчас ответит на все ваши вопросы, но люди хотели говорить сами. И не успел Денисов открыть рот, как его засыпали вопросами, которые и вопросами-то не были, а были просто ором замордованных жизнью людей. Вот что эт придумали? А? Монетизация! Вот были льготы! А сейчас-то что? Опять нас ограбили! А на пенсию-то в четыре двести поезди-ка! А в больницу-то надо с двумя пересадками! Кто эт придумал? Толпа напирала, бурлила, люди злобно спрашивали с власти, которую на сей момент представлял Петр Степанович Денисов, депутат по 36 избирательному округу, четыре года представлявший жителей этого округа в городской думе, и выплескивали на обескураженного депутата накопившуюся злобу и гнев. И были в их ярости и беспросветная кухонная нищета, и нечищенные дороги, и разбитые дворы, и загаженные подъезды, и унижение в бесконечных кабинетах власти, и невозможность дальше так жить и терпеть эту жизнь, потому что жизнь уже кончается, а терпенье закончилось уже давно. И не верят они обещаньям, а верят только делам, а дела нашей власти говорят сами за себя: люди для нее, для этой власти, непонятно откуда взявшейся, просто мусор. Я пятьдесят лет на заводе отработал, хрипел в лицо Денисову дед, а пенсия у меня — пять тыщ! А за квартиру половину отдай! А теперь еще и бесплатный проезд отменили! Кто это придумал? Губернатор? А сколько губернатор получает? А? Вот пишут, что сто двадцать восемь тыщ! Это справедливо?
Пенсионеры первых рядов неожиданно подняли свои палки, как ружья, и пошли в штыковую атаку на бедного Денисова, которому не давали и слова сказать. Если бы моя воля, надрывался дед, я бы всех их — и мэра вашего, и губернатора, и всю эту сволочь — расстрелял бы! Поставил бы к стене — и расстрелял бы! Дед совсем взъярился и, дрожа от ненависти, стал тыкать своей палкой с острым шипом на конце прямо в лицо Денисову. Тот побелел, но ни шагу назад не сделал. Бригадирша-татарочка стала оттеснять деда, воркуя дружелюбно, ты что, ты что, Скобченко? Он-то здесь при чем? Ты что ж с палкой-то на нашего? Петр Степанович оглядел толпу и вдруг заметил крепкого парня в хромовой куртке и синих джинсах, смотрящего на него с мутным вниманием. Он стоял за толпой, он явно просто проходил мимо, но крики стариков привлекли его внимание. Парень поматывал крупной башкой, пьяно морщил лоб, узил глаза — и вдруг стал решительно проталкиваться сквозь говорливую толпу, и была в нем такая злобная решительность, что вдруг Денисову стало ясно: что-то будет. Он тихонько шепнул Андрюше:
— Позови Василича.
Сам же собрался в пружину и, не теряя из поля зрения кожаную куртку, стал объяснять старикам, и в первую очередь яростному Скобченко, что монетизация — это решение российского правительства, что он сам против нее, потому что видит глупость этого решения и недальновидность. Он стал рассказывать про социальные льготы в других капиталистических странах и как там у них заботятся о стариках, но это еще больше разожгло людей. А хромовая куртка уже была рядом. На Денисова уставились бешеные светло-голубые глаза, бледное лицо парня было искажено истерикой, которая еще не вырвалась наружу, но уже подкатывала к кадыкастому горлу. Монезация, захрипел парень, в натуре! Мама бедная! Ты, падла, замутил? Мама моя… Он был пьян, но пьян не настолько, чтобы качаться и падать, был он ловок и налит какой-то потаенной силой, какая встречается у блатных, ведущих серьезный разговор. Монезация! С-сука! Парень сунул руку в карман.
У Денисова захолодело в животе, он посмотрел, не идут ли Андрюша с верным Василичем, и проглядел момент, когда белое перекошенное лицо уркана как-то уплыло в сторону, и когда развернулся к нему, скользнул по всей крепкой фигуре взглядом, чтобы контролировать, значится, но отчетливо увидел только серое грязное лезвие ножа, зажатое в белом крепком кулаке с невнятными порточками. И как-то ловко и незаметно нож этот рыбкой нырнул куда-то в бок Денисову. Парень тут же стал выбираться из толпы, низко наклонив голову.
Так никто и не понял ничего. И опомнились только, когда изумленный Петр Степанович нелепо присел и стал заваливаться на спину. Чтой-то с вами? — Венера растерянно приблизила свое широкое лицо вплотную к лицу Денисова. Вдруг на бетонные ступеньки крыльца крупными каплями просыпалась кровь. И тогда все замолчали.
Денисов лежал на спине на крыльце, но не чувствовал ступенек. Почему-то поплыл перед ним давешний сон. Только он был уже не в вагоне поезда, а сидел на корточках на железнодорожной насыпи. Колея была непривычно узкая, какая ему встречалась в Черногории, в каком-то далеком, почти забытом путешествии. Он что-то искал, елозя ладонями по жирной черной земле. Земля была совсем близко и сильно пахла креозотом. Рядом стояла дрезина, приткнувшись в тупичке к толстой автомобильной шине, прикрученной к старым рыжим шпалам, сложенным штабелем поперек узкоколейки. И было безлюдно, сыро. Сквозь туман с одной стороны виднелись какие-то строения — то ли заброшенные фабричные цеха, то ли пакгаузы, а с другой — на параллельной дальней ветке — паровичок. Вагонные окна были мутны от грязи, некоторые разбиты, и паровозик с большими красными колесами и тусклым закопченным тендером выглядел давно остывшим. Вдруг возле дрезины кто-то закопошился, но Денисов видел только спину в выцветшей телогрейке и все не мог понять, кто это, а тот, копошащийся, натужно рванул механическую тележку, сдвинул ее с места и пустил в обратную сторону, ловко заскочив на ходу. И она пошла своим ходом, все более и более убыстряя ход, видно, дорога шла под незаметный уклон. Колесный стук стал угасать. До-дэс-ка-дэн! — усмехнулся Денисов, и глаза его застлало туманом.
Июнь 2011
