– Мне не нравятся коды. Подумайте… когда мне исполнилось двенадцать, глупая игра в коды была в моде в моем монашеском пансионе.
– Все игры глупы, – заключает Сильвана, не отводя глаз от идеограмм и продолжая копировать их, – если они бесполезны.
– Они служили нам для передачи наших желаний. Вместо букв мы ставили двузначное число и выражались от третьего лица. Тексты не поддавались расшифровке, и это позволяло говорить обо всем свободно…
– Отсюда же – ложь и клевета.
– Конечно. Хотя ведущая этой игры, некая Моника, запрещала любые отклонения от истины. Я вспоминаю, что одна малышка с откровенными глазками, прямо сошедшая с картины Ренуара, была обвинена в мастурбации при помощи гребня. Она протестовала, плакала и утверждала, что использует только руки. Но я, наверное, наскучила вам…
– Напротив.
– Что касается меня, то с помощью этого кода я добилась своего первого любовного свидания. С Моникой, в читальном зале, в пять часов вечера…
– Телефон, мадам.
В комнату тихо входит слуга и направляется к Эммануэль, протягивая ей беспроводной телефон.
– Это меня? – удивляется она, беря трубку.
Она машинально следует за мужчиной через коридор в маленькую комнату. Что за инстинкт толкает ее на то, чтобы удалиться от Сильваны? Она опирается локтем на небольшой комод из ценных пород дерева и с тревогой говорит:
– Алло?
– Эммануэль?
Это голос Жана. Слабый, далекий, но Эммануэль отчаянно включается в разговор.
– Ты! Наконец-то!
– Я хотел бы знать, благополучно ли ты добралась, как твои дела…
– О, дорогой! Я словно оказалась в другом мире. Когда я смогу вернуться домой?
– Ты же только что приехала! Не волнуйся, я предупредил твоих родителей и друзей.
Ее родители. Ее мать, ее друзья из Парижа, они в полутора часах полета. Они, должно быть, уже прочитали газеты.
– Мне все равно. Я хочу вернуться.
– Я напишу тебе, – звучит голос Жана, такой ласковый и такой далекий. – Будь сильной, любовь моя.
– А Марианна? – спрашивает она в отчаянии.
– Она целует тебя. До скорого.
Связь резко обрывается. Эммануэль расстроена. Никаких объяснений, нет даже намека на дату ее возвращения…
Она медленно идет к Сильване и падает в кресло.
– Звонил мой муж, – объявляет она.
– Все в порядке?
– Все идет не так. Я так и не знаю, что я здесь делаю, – взрывается Эммануэль. – Эта история абсурдна.
Она бросает на собеседницу ожесточенный взгляд, но та даже не реагирует.
– А теперь расскажите мне все. Я хочу знать!
– К сожалению, – отвечает Сильвана не без сарказма, – я знаю не больше, чем вы. Я время от времени получаю приказы. Скопировать эти подписи, например. До вчерашнего дня я знала только, что должна встретить кого-то в аэропорту. Я узнала ваше имя лишь прошлой ночью. Мне было приказано провести этих танцовщиц через таможню и проинформировать средства массовой информации о вашем приезде. Вот и все.
– Нет, – отрезает Эммануэль, – это не все. Какую роль вы играете во всей этой истории?
Сильвана какое-то время колеблется.
– Один очень дорогой мне человек попросил… Для него роль, которая мне предназначена в этой истории, имеет важное значение. Даже если проигнорировать все последствия.
– Так это мужчина.
– Да.
– И кто это?
– Какая разница? Его имя ничего вам не скажет. Наверняка вы не увидите его. Я и сама не знаю, когда увижу его снова.
Голос Сильваны изменяется. Эммануэль взволнована.
– То есть вы выполняете свою работу не за деньги?
– Я? Я в них не нуждаюсь.
– А он?
– Он тоже.
В меланхолическом свете вечера, проникающем через оконные проемы, женщины погружаются в собственные мысли… Сильвана первой нарушает эту тишину:
– Вы очень любите своего мужа?
– Очень сильно. На самом деле, я люблю только его.
– И все же вы ему изменяете…
– Изменить ему – это значит не любить его больше с помощью других. Не отдавать ему то дополнительное преимущество, что делает его единственным из всех. Не дарить ему больше любовь, обогащенную тысячей встреч. То же самое относится и к нему. Верность, в общепринятом смысле этого слова, является принижением любимого существа до полной убогости!
После этого страстного порыва Эммануэль замолкает. Она знает, что не всегда легко объяснить их концепцию любви. Даже Марианну, например, мучают противоречивые чувства… Она напрасно ждет ответа Сильваны, которая, возможно, является ее сообщницей в этом деле, а может быть, и наоборот. Ее таинственная хозяйка показалась ей свободной от моральных ограничений. Ее поведение ставило в тупик.
Сильвана поднимается. Ей остается переписать лишь две подписи.
– Обед будет подан в самое ближайшее время, – говорит она бесстрастным тоном. – Я хотела бы закончить раньше.
* * *
Обед получается долгим и однообразным. Эммануэль чувствует за высокой спинкой своего кресла дыхание слуги, отвечающего за подачу вина. На обоих концах длинного стола сидят Мервея и Сильвана, окруженные другими слугами – немыми, как автоматы. Эммануэль мечтает, как ни странно, о тех временах, когда, может быть, робототехника изгонит всех этих подобострастных людей, таких чопорных и таких зажатых в своих ливреях. Может быть, тогда, освободившись от их безмолвного присутствия, гости снова научатся общаться?
За трапезой между женщинами царит гнетущая тишина. Эммануэль ест мало. Ностальгия сжимает ей горло. Тем не менее всякий раз, когда ей наполняют бокал, она опустошает его одним залпом. Под конец обеда она чувствует головокружение.
– Вы должны привыкнуть к вину, если собираетесь обосноваться в Италии, – говорит Сильвана, наблюдая за ней. – Оно совсем молодое, почти лишено аромата, но действует предательски.
– Оно прекрасно, я хочу его пить, – отвечает Эммануэль. – Неважно, что я уже напилась!
– Может быть, это и было запланировано нашей хозяйкой, – с иронией произносит Мервея.
– Согласно моей программе, – холодно возражает Сильвана, – вы оставляете нас завтра в одиннадцать тридцать. Автомобиль будет готов за час до отъезда, он доставит вас в аэропорт.
– У меня уже есть билет. Какое внимание!
– Обязанность… и удовольствие!
Эммануэль чувствует напряженность между двумя женщинами и не может определить ее причину. Что-то делает голос Сильваны острым, злым, когда она обращается к Мервее, и это пробуждает в американке смесь неповиновения и страха.
