На раннем этапе истории современной Европы, когда дуэли стали все более и более распространенными, беззаконие процветало, насилие и убийство являлись привычными, люди быстро впадали в ярость и слишком поспешно хватались за оружие. Более того, сам закон — неповоротливый и зачастую продажный — оказывался подчас просто неспособным рассудить людей в том или ином случае. Существовал соблазн взять отправление правосудия в собственные руки, что многие и делали. Джон Обри — образованный человек, живший и работавший в семнадцатом столетии, автор «Коротких жизнеописаний»[10]— считал, что его жизнь подвергалась настоящей опасности трижды, причем дважды из них от действий незнакомцев. Об одном случае он рассказывал так:
«Я чуть не погиб на улице перед воротами «Грэйс-Инн» при нападении пьяного благородного господина, которого я никогда прежде не видел, но (хвала Господу) один из его спутников помешал удару достигнуть цели».
Обри, один из основателей Королевского общества, вовсе не был сорвиголовой и повесой, тем не менее, он нет-нет да сталкивался с последствиями беззакония и междоусобных склок. Он отмечал, например, хотя с изрядным безразличием, что «капитан Яррингтон умер в Лондоне в прошлом марте. Причина — избиение, после чего его бросили в кадку с водой»{36}.
Современник Обри — ведший дневники эрудит Джон Ивлин — записал в тетрадь случай, который произошел с ним во время путешествия по Франции в 1650 г. Его спутник, лорд Оссори, вошел в сад через открытую дверь и…
Тут появился некий грубиян и, изъясняясь нецивилизованным языком, набросился на нашего лорда за то, что тот вошел. На это молодой смельчак дал тому человеку по темечку и велел ему просить пардону, что тот, по нашему разумению, и сделал, став послушным — почти ручным. Мы отбыли, но далеко не отъехали, когда услышали шум за спиной и увидели людей с ружьями, мечами, кольями, вилами и всем прочим; они швыряли камни, вследствие чего нам пришлось развернуться и вступить с ними в бой. С мечами в руках и с помощью наших слуг (у одного из которых был пистолет) мы отступали с четверть мили, где нашли дом, в котором нас приняли.
В отступлении они сумели все же отразить нападение, не понеся серьезного урона. Хотя и нельзя сказать, что Ивлин и его компаньон никак не спровоцировали агрессии незнакомцев, эпизод прекрасно показывает общий уровень превалировавшего в ту пору беззакония и ту готовность, с которой люди хватались за оружие{37}.
Вспышки насилия вовсе не ограничивались тогда улицами Лондона и путями-дорожками где-нибудь во французском захолустье: свидетелями вспышек неконтролируемой ярости становились так называемые лучшие круги, что явственно следует из рассказа о происшествии у эрла Пембрука в 1676 г. Пембрук был лордом-местоблюстителем Уилтшира и пользовался большой поддержкой Карла II. За обедом между Пембруком и сэром Фрэнсисом Винсентом случилась ссора, в результате которой…
Господин лорд [Пембрук] начал было малость заздравствоваться из второй бутылочки, к чему сэр Фрэнсис не пожелал присоединиться, на что [Пембрук] запустил бутылкой ему [сэру Фрэнсису] в голову и, как сказывают, разбил ее [бутылку]. После того сэр Фрэнсис садился в экипаж, когда сказали, что идет господин лорд с обнаженным мечом. Сэр Фрэнсис не пожелал скорее садиться, говоря, что никогда прежде в жизни своей не боялся голого железа. Как сказал, так сделал. И вот господин лорд сломал меч, на что сэр Фрэнсис закричал, что не желает иметь преимущества, а потом бросил свой собственный меч и налетел на него [на Пембрука] в ярости, свалил в канаву, принялся бить немилосердно, колотить да волочить; и с тем разошлись{38}.
В обществе, где насилие являлось повседневностью, где закон оказывался бессилен, дуэли вовсе не выглядели таким уж варварством, архаизмом и аномалией, как это кажется теперь нам. Кому-то они представлялись меньшим злом — хотя и, безусловно, злом, — но более контролируемым и не столь спонтанным, как вспышки ярости и кровавые потасовки вроде тех, о которых мы только что рассказали. Традиция получила развитие отчасти как способ управлять эндемизмом насилия, способный в то же время незамедлительно предоставить джентльмену действенное средство разрешения конфликта и очистки замаранной репутации. Именно это свойство — начиная с первых официальных правил поведения — являлось наиболее важным аспектом дуэли. Оно отличало дуэль со смертельным исходом от простого нападения и убийства и в конечном итоге проводило грань между дуэлянтом, убившим человека, и обыкновенным убийцей-уголовником. Как бы там ни было, порой оказывалось затруднительно отличить простую драку от дуэли, что будет видно из следующего примера:
Из Эдинбурга пишут, что поссорились лейтенант Муди и капитан Чифли; последовал немедленный вызов, но коль скоро первый отказался, второй набросился на него и стал колотить плашмя [шпагой]. В свою очередь, Муди поразил Чифли, прободив его тело, после чего последний выхватил шпагу и уязвил соперника; и в итоге оба скончались от ран{39}.
Обычно дуэлянтам удавалось избегать наказаний, определенных уголовным законом для убийц. Можно назвать это правилом, действовавшим на протяжении всей истории дуэлей повсюду от Соединенных Штатов до России и от Индии до Ирландии, однако применение такого негласного правила требовало непременного условия — того, чтобы дуэлянт строго придерживался традиций проведения поединка. Мягкий приговор ожидал дуэлянтов, которым приходилось отвечать перед законом, из-за нежелания суда выносить им суровый вердикт или из-за снисходительности монархов, готовых помиловать тех, кого все же приговаривали к наказанию. К категории таких милосердных государей — всегда готовых простить «провинившегося» — принадлежали Генрих IV Французский и кайзер Вильгельм II. Все это, конечно же, справедливо в отношении только тех дуэлянтов, которые оказались в зале суда, многие же — по всей видимости, абсолютное большинство — вообще счастливо избегали необходимости держать ответ за совершенное. Такое попустительство дуэлянтам до крайности раздражало реформаторов. Грэнвилл Шарп, более известный как борец за отмену рабства, активно сражался и против дуэлей. В посвященной предмету статье, написанной в 1790 г., он рекомендовал:
Отвратительная практика дуэлей, которая в последние годы окрепла и приняла угрожающие формы, должна приписываться неподобающей терпимости, проявляемой нашими английскими судами… в отношении лиц, обвиняемых в убийстве в ходе потасовок и драчек [то есть на дуэлях], по причине ложной мысли выражать жалость и сострадание к человеческим слабостям, проявляемым в случаях неожиданной провокации{40}.
Как считал Шарп, демонстрируй суды больше твердости, «абсурдные и искаженные понятия о чести и джентльменской сатисфакции, что я и считаю злом, возможно, не существовали бы вовсе, когда бы любой победитель на дуэли, убивший своего ненавистника, знал, что его ждет виселица, как грязного уголовника»{41}.
