Марк с недавнего времени стал возвращаться поздно. В ответ на мои упреки он долго смотрит на меня с безнадежным видом. А потом, ничего не говоря, усаживается за компьютер.
– Ужин готов!
– Что– то нет настроения. Видишь, я занят!
Подкравшись к нему сзади, убеждаюсь, что он тайком закрывает окошко бриджа «Гото».
– Все готово. Можешь ты сделать усилие и сесть за стол?
Нехотя встает.
– Что на ужин?
– Спагетти вонголе…
– Опять? Но мы уже ели спагетти на прошлой неделе!
– Да. Но это были спагетти болонез… – Пытаюсь улыбнуться. – Хочешь бокал вина?
Кривит рот и с вызовом бросает мне:
– Нет, спасибо. Я не употребляю алкоголь.
И специально делает такое ударение на слове «алкоголь», что у меня складывается четкое впечатление, что он считает меня выпивохой.
– Ну так что с оперой? Ты решила пойти или нет?
В этот вечер, кажется, он меня выведет из себя!
– Нет.
– Что значит «нет»?
– Нет. Ноу. Не пойду. Мне кажется, неуместно было даже думать об этом.
Подношу бокал к губам, проливаю несколько капель. Вынуждена придерживать руку, чтобы она не дрожала. Марк вытирает губы и аккуратно складывает салфетку. Молча смотрит мне в глаза.
– Не знаю, что с тобой, Клеопатра, но ты и правда сама не своя. Или я чего– то не замечал раньше, или я не понимаю… Мне не нравится то, что я вижу.
Тем временем у меня снова ком подступает к горлу. Марк встает из– за стола.
– А по поводу «Дон Жуана»… – Он тщательно проговаривает каждую букву. – По поводу «Дон Жуана»… Не утруждай себя. Я легко найду того, кому это доставит удовольствие!
После этих слов отправляется спать. Немного подождав, пока он заснет, я иду следом.
– Здравствуй, девочка моя!
Майя.
– Я на машине, у галереи… Ты сегодня работаешь?
Который час? Лежа, поворачиваюсь к тумбочке Марка, где стоит будильник. Полдень! Нехотя скатываюсь на пол: пора вставать…
– Клео, где ты там?!
Майя громко отчитывает меня. Держу телефон на расстоянии, ожидая, когда она закончит, и отвечаю:
– Сейчас приду…
– Что ты копаешься, птенчик мой? Разве у тебя отпуск?
– Вроде нет.
На кухонном столе обнаруживаю туманную записку Марка: «Приду поздно. К ужину не жди. Кстати, макароны мне осточертели». А было время, когда он добавлял «целую», или «сердечко», или же «я тебя люблю».
– Ну, пошевеливайся! Не уеду, пока не увижу, как ты открываешь лавочку.
Прямо на белье, в котором я спала, напяливаю вчерашние брюки и рубашку, и вот я уже в дороге: спешу в галерею. Набираю номер мобильника Майи:
– Через пять минут буду. Встретимся в кафе?
– Даже не думай! Открываешь и начинаешь вкалывать! Только что один тип пытался разглядеть картины через стекло. Это же несерьезно!
Я вижу Майю в конце улицы, она ходит взад и вперед. На ней длинное оранжевое платье.
– Вместо того чтобы болтать, повернись и посмотри вперед – я здесь!
Еще не увидев меня, убирает мобильник. Насупилась.
– Могла бы помыть голову!
Беру прядь волос, подношу к носу: действительно…
– Ты совсем распустилась, Клео!
– А ты похожа на тибетского монаха.
Она опешила. С открытым ртом смотрит на меня, не понимая.
– На монаха?
– Да. Такие лысые, жужжащие как шмели. У них еще оранжевые одежды.
– Я не лысая. И не жужжу. И у меня не… А! Точно, у меня оранжевое платье. Однако на этом сходство заканчивается.
Одну за одной включаю лампы над картинами, извлекая из тени цветы, мороженое и ангелов. Рассеянно прохожу мимо. В это утро картины не разговаривают со мной, лишь большая роза, кажется, пустила шипы в мое сердце.
– Ну вот, готово! – Широким жестом, с гордостью показываю на холсты. – Все проснулись. Пойдем возьмем по аперитивчику?
– С ума сошла? Знаешь, который час? Готова поспорить, что ты ничего сегодня не ела.
Зажигаю сигарету, наслаждаюсь большой затяжкой, прежде чем выпустить дым. У меня начинается приступ кашля, когда я нагибаюсь, чтобы схватить стаканы и бутылку виски. Майя заставляет меня сесть. Хочет, чтобы я выпила воды, но у меня горит горло, и тут поможет лишь алкоголь. Заметив, что я собираюсь сделать глоток, она подбегает и пытается вырвать у меня из рук стакан.
– Да перестань ты пить, черт возьми! От тебя несет алкоголем, ты вся грязная, а волосы… о них и говорить нечего! Не лучше ли тебе взяться за ум? Ты похожа на урну, полную мусора!
Открывает пудреницу перед моим носом и заставляет меня туда посмотреть.
Зеленоватый цвет лица. Под глазами мешки и красноватые синяки, ресницы склеены белым налетом, – возможно, это соль от высохших слез. Волосы по обе стороны лица как уши мокрого сеттера. Я ужасна! Могу представить, какой мерзкий запах я источаю! Майя ошиблась. Я не урна с мусором. Я канализация.
Хочу заплакать, но глаза остаются сухими. Хочется закричать… но, оказывается, я потеряла голос. Надо вернуться домой. Скрыться от света. Спрятаться.
Марк вечером опять уходит. Вернисаж или выпуск книги – я забыла. Он больше не берет меня с собой, поскольку у меня непрезентабельный вид. И еще потому, что я пью. Следовательно, говорю глупости. Не могу контролировать свою речь. Я абсолютно не забочусь о своем внешнем виде. Я опустившийся человек. Курю. От меня воняет. Он больше не любит меня. Майя без конца ругает. Они правы. Я догадываюсь… знаю: мне нужно что– то делать, но я так устала…
Должно быть, я заснула. Слышу, как закрывается входная дверь. Съеживаюсь в кровати, прячу ноги под одеяло: пусть не видит, что я в обуви. Когда он входит в комнату, у меня такое чувство, словно я опять стала маленькой девочкой, которую застали перед банкой варенья, с вымазанными пальцами. Удар в самое сердце, я вздрагиваю, когда он включает свет и видит меня, растянувшейся на кровати и одетой с ног до головы. На ночном столике пустая бутылка. В его светло– карих глазах читаю презрение. И отвращение.
– Видела бы ты себя!
Зачем видеть, я чувствую. И мне плевать. Зевая, протягиваю руку к выключателю, чтобы вернуть ночную тьму. Марк берет меня за пальцы:
– Жаль, что ты сейчас не можешь на себя полюбоваться! Думаешь, мне приятно возвращаться домой и видеть такую…
Он очень раздражен. Я продолжаю:
