А тут Джордж Карр, бродячий пилот, механик с обтянутой кожей киянкой в руке, говорит, что все будет даже крепче, чем прежде. И я понимаю, что починка или восстановление самолета (или человека) не зависит от состояния исходного экземпляра. Она зависит от подхода к работе. Волшебная фраза: «Это и всех-то делов?» плюс соответствующий ей подход, — и главная работа по ремонту уже сделана.
— Гордон Шерманн одолжил тебе колесо от своего Иглрока[7], чтобы ты смог добраться домой, Вендер Бритт положил его в кузов машины, — в данный момент он ровняет узел крепления основной стойки шасси. — Можешь смотаться… с колесом… к бензозаправке… может, они помогут нам надеть покрышку.
Все так просто. Гордон Шерманн одолжил тебе колесо. Редчайшее старое колесо 30 на 5, отлитое из алюминия. Таких сейчас не делают, уже тридцать лет, как не делают, и в будущем делать не будут. Одолжил друг, с которым я никогда лично не встречался. Возможно, Гордон Шерманн представил себе, как бы он чувствовал себя на моем месте, за континент от дома, когда ему было бы нужно редкое старое колесо для его Иглрока. Может быть, у него есть запасные колеса. Возможно, у него подвал набит алюминиевыми колесами 30 на 5. Но в данный момент Гордон Шерманн заслужил безмолвную благодарность друга, которого никогда лично не встречал, и еще долго будет получать эту безмолвную благодарность.
Наступает вечер, за ним ночь, а полковник Джордж Карр продолжает работать при свете зеленоватых фонарей ангара в Крисчент-Бич, штат Северная Каролина. Он работает, дает указания, и я у него учусь, пока не наступает 1 ч. 30 мин. ночи. В 1:30 ночи биплан залатан, исправлен и готов отправиться в полет.
— Ты можешь отправиться на нем завтра в Северную Каролину, — говорит он, скаля зубы в улыбке и не догадываясь о том, что в 1:30 ночи люди должны быть до смерти усталыми и валиться с ног, — и там мы наведем последний глянец. В магазине есть ткань и аэролак. Научим тебя клеить обшивку лаком.
Вот и все готово. Он складывает свой тяжелющий позвякивающий ящик с инструментами в автомобиль, за ним аккуратно размещает поломанное колесо и, помахав на прощание рукой, исчезает во тьме, возвращаясь обратно в Ламбертон. Уходит тот, кто на мгновение стал учителем уверенности. Уезжает окно в то, что, пока не узнаешь получше, называешь вчерашним днем. К тому времени, как он добрался домой, я уже спал на полу ангара, с полчаса перед этим послушав дождь и поразмышляв о том, что осталось всего две тысячи шестьсот миль пути.
Наутро один залатанный биплан, желтая обшивка которого то там, то здесь пестреет красной клейкой лентой, поднимается в воздух над Крисчент-Бич и следует вдоль реки, затем вдоль шоссе, потом вдоль железной дороги, снова возвращается в Ламбертон, штат Северная Каролина.
Разворачиваемся против ветра, касаемся травы и подруливаем к ангару, где полковник нас ждет и готовит ткань и лак.
Ивендер Бритт, еще прежде чем замер пропеллер, принимается изучать залатанное лентами крыло. Он с легким нажимом проводит по лентам рукой, выискивая поломанные нервюры.
— У тебя здесь нервюра сломана, Дик.
— Я знаю.
— Я гляжу, вы приварили полоску металла на крепление шасси. Оно здесь сломалось, да?
— Небольшая трещина возникла, когда оно стало гнуться, прежде чем срезались болты. Теперь с наваренной пластиной больше трещин быть не должно. — Пока мы разговариваем, вина не давит мне на плечи. Она начинает давить, когда Ивендер Бритт замолкает и молча смотрит на биплан.
— Если ты хочешь поменяться назад, получить обратно Фейрчайлд…
— Ивендер, мне нужен этот самолет. Я знаю, я его не заслуживаю. Но я собираюсь прилететь на нем домой, даже если мне на это потребуется год, даже если мне придется собрать его части в ящик и притащить в Калифорнию. — Этого, пожалуй, не стоило говорить. После такого начала шансы, что мне придется собирать его части в ящик и тащить на запад, заметно превосходят шансы, что биплан долетит туда своим ходом. Я почти не сомневаюсь, что адвокат с гораздо большим удовольствием согласился бы водворить свой самолет обратно в ангар, чем пустить его слоняться по стране с пилотом-новичком в кабине. Я даже больше, чем «почти», не сомневаюсь. Я вообще в этом не сомневаюсь.
— Ну что ж, если ты еще когда-нибудь решишь… — произносит он, снова глядя на залатанное крыло. — Парень, у тебя был в трубке такой жалкий голос, как у мокрого петуха. Как у маленького, старого, до последнего перышка промокшего петуха. Так, словно тебе на голову только что свалился целый мир.
— Ну еще бы, не очень-то было радостно. Это было глупо — пытаться сесть при таком ветре. Действительно, это было глупо.
— Ну ладно, не терзай себя, парень. Такое иногда случается. Пошли-ка, засучи свои рукава и поможем Джорджу сделать его лучше, чем он был.
Я учусь ремонтировать самолеты из дерева и ткани. Полковник показывает мне, как из хлопчатобумажной ткани марки А вырезать заплату, как обтрепать края и, гладко наложив на крыло и смазав прозрачным аэролаком, дать подсохнуть и гладко зачистить. Еще слой прозрачного лака, и снова зачистить. Потом слой цветного лака и зачистить, и так до тех пор, пока заплату невозможно будет отличить от основной обшивки. Когда наконец множество таких заплат стали на свои места и крыло сделалось лучше, чем прежде, была уже вторая половина дня и пора было взлетать и поворачивать нос на запад.
— Сколько я тебе должен, Джордж? — начинаются тяжелые времена, когда на первый план выходит бизнес, а учеба, дружба и совместная работа скромно занимают места в последнем ряду.
— Ну, я не знаю. Не так уж много. Ты сам сделал большую часть работы, — он роется в ящике с инструментами в поисках табака для трубки.
— Черта с два я сам сделал. Если бы не ты, этот самолет торчал бы сейчас в ангаре на Крисчент-Бич, дожидаясь, пока его обломки заберет старьевщик. Сколько я тебе должен?
Неделю назад, в Вичите, на Фейрчайлде меняли заднее колесо. Четыре часа работы по-современному деловых механиков. Стоимость: $90.75, включая запчасти, работу и налоги. Сколько же тогда будет стоить замена покореженного крепления элерона, ремонт основной стойки шасси, установка нового колеса, починка крыла, лонжерона, нервюр, обтяжка его новой тканью, включая запчасти, работу и налоги?
Джордж Карр чувствует себя неловко, и я целых двадцать минут объясняю ему, что за мою благодарность он не сможет сегодня поужинать, что она не возместит потраченных на меня ткани и лака, не вернет ему сон, которым он пожертвовал, и даже бензин, который он израсходовал по дороге в Крисчент-Бич.
— Назови тогда цифру, — говорит он. — Столько, сколько, по-твоему, мне следует у тебя попросить.
— Мне ремонт обошелся бы в пятьсот долларов, при условии, что я смог бы найти кого-нибудь, кто бы знал, где в биплане лонжерон.
