Мы оказались в убогом местечке на Хурнсгатан, в забегаловке, которая, как это ни парадоксально, внушала чувство безопасности благодаря тому, что среди громкоголосой и пьяной публики посетитель потрезвее ощущал свое явное превосходство. В полутемном помещении было накурено и шумно. По залу, между прожженных забытыми окурками столов, бегал официант. Как только он принес нам замусоленное меню, Мод попросила себе хлебцев. Кроме того, она заказала бокал красного вина, воду и пюттипанну[7]с яичницей из двух яиц. Я выбрал то же самое. Пока мы ждали наш заказ, она грызла хлебцы, и возможно, именно тогда, увидев это счастливое, жадное нетерпение, этот аппетит, и не только к пище — еде и питью, я навсегда распрощался с тем представлением о ней, которое однажды внушил мне Генри. Она ела так, что крошки перелетали через стол — изящная леди, изображенная на страницах моего романа, никогда бы себе такого не позволила.
Подали вино, и мы выпили, за нас.
— Прости, что доставил тебе столько хлопот… — сказал я.
Посетители горланили и ревели, Мод исступленно жевала — услышать мои слова было непросто.
Но она услышала.
— Я была готова к худшему.
— К чему, например?
— Например, к допросу.
— Допрос еще не окончен, — ответил я.
Слова сорвались с языка прежде, чем я успел их обдумать. Она ответила вполне серьезно:
— Ты имеешь право быть подозрительным.
— Подозрительным — да, несправедливым — нет.
— Ты имеешь в виду ту девицу из высшего общества, что описана в твоей книге?
Я кивнул.
— Да, Бог с ней.
— Я писал ее со слов Генри. К тому же, это не противоречило тому, что я видел в гольф-клубе.
— Я просто играла на публику.
— Надо сказать, весьма убедительно.
Она улыбнулась, к ее губам прилипли крошки. Я протянул ей бумажную салфетку, и она, улыбнувшись еще шире, взяла ее.
— Не надо ничего менять, — сказала она, — даже если теперь ты знаешь, что я не такая.
— Это он во всем виноват, — ответил я, кивнув на портфель, который лежал на стуле между нами.
— Он виноват во всем, — сказала она, и мы выпили за это. — Когда ты видел его в последний раз?
До этого эпизода в книге я пока еще не дошел — эти страницы еще не были написаны. Мод дочитала примерно до Пасхи, до той сцены, когда Генри показывает, каким фокусам он научил Спинкса, своего черного кота, на бильярдном столе. Это было так на него похоже — часами учить кота закатывать шары в лузу.
— Последний раз… — начал я, словно вопрос меня озадачил.
Я отлично знал, когда это было, но сделал вид, что задумался.
— После Пасхи, — ответил я наконец. — Мы прогуливались по центру, по Кунгстрэдгордену. Ранней весной… — Я кивнул, словно хотел подтвердить, что это правда. — Да, именно так…
— И?
— Что «и»? — переспросил я.
— Это все?
— Ну в общем да, — сказал я. — Мы выпили кофе в «Уимпи». Двойной эспрессо. Лучший в городе…
Мод кивнула так, словно знала, что я еще не закончил.
— Помню, что по радио крутили Элтона Джона. Генри насвистывал мелодию, он знал эту песню. Понятия не имею, как она называется. Мы выкурили по сигарете… Мы просто сидели, глазели по сторонам.
Я снова выдержал паузу, глотнул вина и посмотрел в окно. Мод ждала продолжения. Я мог еще долго перечислять никому не интересные подробности, лишь бы выкрутиться из этого дурацкого положения — я помнил все, но не смел рассказать об этом Мод. Меня по-прежнему связывали определенные обязательства. Мод, разумеется, догадывалась, почему я уделяю так много внимания мелочам, не имеющим прямого отношения к делу.
— Он тогда как раз оклемался… Это продолжалось две недели. Ему делали уколы, так что выглядел он довольно бодро. Снова появился этот блеск в глазах… Ты меня понимаешь.
Мод снова кивнула.
— Понимаю.
— За соседний столик уселся парень на роликовых коньках, — продолжил я. — Генри стал его расспрашивать… о роликах. О ценах, о производителях и вообще… — Я снова взглянул на Мод. Ее терпение было уже на пределе. — Потом… потом мы заговорили о Лондоне. Вернее, говорил в основном он. Не знаю, почему. Потом мы расстались, я пошел домой, а он хотел еще немного погулять по городу…
— Погулять по городу?
— Да, — ответил я. — Он так сказал. «Cheerio, old chap!»,[8]и ушел.
Мод посмотрела в сторону, обдумывая мои слова, а потом заглянула мне прямо в глаза.
— Один?
— Насколько мне известно, да.
Мод хмыкнула, тем самым, давая мне понять, что не верит моим словам. Видимо, что-то не клеилось. Она сделала глубокий вдох и выпалила:
— Я говорила с ним по телефону. Он обещал прийти. Мне надо было с ним поговорить. Я прождала весь день. Но он не пришел. Видимо, ему было приятней сидеть в «Уимпи»…
Конец фразы прозвучал довольно холодно, и нарочито, словно для того, чтобы я почувствовал себя виноватым.
— Я не знал об этом.
Она долго думала, разглядывая спичечный коробок в своей руке, постукивала им о черный потертый стол. Казалось, однако, что она больше взволнована, нежели расстроена или оскорблена.
— Неужели ты думаешь… — начал было я, но запнулся.
Она перевела взгляд на меня, словно требуя, чтобы я закончил свою мысль, как бы грубо это ни прозвучало.
— … что он пропал по собственной воле?
Помолчав, она пожала плечами, и в ее жесте было бессилие, означавшее все, что угодно, кроме «нет».
— Что ты хочешь этим сказать? — сказала она.
— Ничего, — ответил я.
Мне показалось, что это прозвучало как «много чего». Я мог много чего рассказать, но не знал, как она это воспримет. Ведь Генри ушел из «Уимпи» не один — он ушел вместе с американской туристкой, которую он сам назвал «шикарной». Он обещал ей экскурсию по Старому городу, и, судя по их взглядам, мне предстояло увидеть эту американку не позднее завтрашнего утра, за завтраком у нас на кухне. Но этого не случилось. Видимо, они отправились к ней в гостиницу. То, что случилось потом, оставалось сокрыто мраком, но эта безвестность в тот момент была куда предпочтительнее, нежели ясность, которой добивалась Мод. Каких бы выгод мне это ни сулило, я бы ни за что не предал друга, лишенного возможности защищаться.
