Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
— Я его внучатый племянник, — сказал Гена.
— Каков сюрприз! Подумать только! — Старикразразился было целым зарядом восклицательных знаков, но врожденное иприобретенное джентльменство взяло верх, и он представился Геннадию, старомоднощелкнув каблуками и склонив голову энергичным кивком: — Четвёркин ЮрийИгнатьевич!
— Нет! — вскричал Гена. — Подумать только! Яполагал, что Юрий Четвёркин — это достояние истории!
— Да, я достояние истории авиации, — просто сказалстарик, — но это не мешает мне наслаждаться жизнью.
…Мимо ангара этой ночью пробегал друг Пуши Шуткинатемно-рыжий сеттер Флайинг Ноуз. Он слышал и видел, как из ангара, словнобрызги бенгальского огня, летят междометия, восклицательные знаки и словечки«каково», «здорово», «потрясающе», «фантастика» и так далее. «Наверное,встретились старые друзья», — подумал Ноуз и от удовольствия покрутилносом. Этому доброму псу доставляли искреннее удовольствие радостные события вжизни старших товарищей по жизни.
…На следующий день, уже в более разумное время, а именнопосле обеда, Гена навестил дом Четвёркина, что расположен был неподалеку отангара, на том же Крестовском острове. Среди кварталов современных домов вдруготкрывалось некое подобие дачного оазиса, клочок земли, как бы не тронутыйнашим временем. Во-первых, там стоял раскидистый и независимый каштан, которыйкак раз к приходу Гены украсил свои ветви белыми свечками. Во-вторых, следовалобуйство сирени и черемухи, где кишмя кишели трясогузки, обычно предпочитающиедержаться подальше от больших городов. В третьих, а именно за кустами сирени,похожими на предмостные укрепления замка, следовал «мост», а именно аллея,выложенная цветной плиткой и окаймленная кустами можжевельника, похожее намаленькие кипарисы.
Аллея упиралась в крыльцо дома. Крыльцо было белого камня, —уж не мрамора ли? — с витыми чугунными перилами и козырьком, которыйподдерживали два видавших виды купидона. Четыре окна, правда с фанернымизаплатами, украшали фасад. Хозяин встретил гостя на крыльце.
— Этот дом закреплен за мной постановлением ПетроградскогоСовета в 1918 году, — пояснил он и пропустил мальчика вперед.
Два тигра, изготовившихся к прыжку, бронзовая статуя ДонКихота, фарфоровый китайский мандарин, кондор, несущий в когтях модель бипланаи прочие любопытные вещи встретили Гену еще в прихожей.
— Я чудак, — сказал Юрий Игнатьевич с улыбкой,подкупающей своей простотой. — Вначале я был романтик, потом д’Артаньян инемного авантюрист, потом я стал летчиком, а потом уже летчиком-солдатом, апотом… потом я стал чудаком. Да, Геннадий, ваш покорный слуга — настоящийчудак, но я ничуть этого не стыжусь. Я горжусь тем, что доживаю свои дни вобразе старого чудака, а впрочем, я вовсе и не доживаю свои дни, я просто себечудачу свои дни, как и раньше чудачил и считаю, монсеньер, что на чудачествесвет стоит. Извините.
Слегка взволнованный этой тирадой, старик взял Гену под рукуи ввел в комнату, весьма обширную комнату, скорее даже зал. Здесь под лепнымпотолком висели модели самолетов, а на стенах красовались старинные деревянныепропеллеры. Здесь по углам, словно ценнейшие скульптуры, стояли деталиавиационных моторов разных времен, и здесь было множество фотографий.
Гена увидел на пилотском сиденье «фармана» юношу Четвёркинасо счастливым лицом. Затем он увидел мужчину Четвёркина в форме офицера старойармии на прогулочном балкончике первого в мире многомоторного бомбардировщика«Русский витязь». Затем он увидел Четвёркина с красной звездой на фуражке и сдвумя маузерами на боках. Потом он увидел Четвёркина сначала с кубиками, потомс ромбиками и далее со шпалами в петлицах и, наконец, пожилого уже Четвёркина впростом черном свитере. «Анадырь — мыс Дежнева — остров Врангеля»было написано чем-то красным по синему фону и мелко добавлено: «Юрка, незабывай!»
— Этапы большого пути, — смущенно покашлял заспиной хозяин квартиры.
Повсюду на снимках были самолеты. Сначала древние, потомпожилые, потом уже и почти современные. Самолеты на снимках все молодели, ачеловек старел.
Рядом с Четвёркиным мальчик увидел на фотоснимках множествознакомых ему по истории авиации людей — здесь были и Уточкин, и Ефимов, иВасильев, и Сикорский, и Туполев, и Чкалов, и Водопьянов…
«Пожалуй, не хватит и недели, чтобы осмотреть все сокровищаэтого дома», — подумал Гена и остановил свой взгляд на портрете среднегоформата, на котором в черном цилиндре и крылатке, с маской бабочкой на глазах,был изображен молодой красавец с волевым лицом, пышными усами и чутьподернутыми серебром, словно мех черно бурой лисицы, бакенбардами. Портрет былвырезан из какого-то старого журнала и застеклен. Внизу сохранились слова«знаменитый и вечно интригующий публику».
— Кто это? — спросил Гена.
— Эх, — с досадой вздохнул старый пилот. —Это как раз личность, недостойная внимания. Некий Иван Пирамида, пилот-лихач исветский пшют десятых годов. Надо убрать эту фотографию в чулан. — Онсделал было к портрету резкое движение, но в нерешительности остановился наполпути. — Довольно! После! Сейчас! Да нет, потом, — пробормотал он инаконец, так и не притронувшись к портрету, повернулся к гостю. — Как нелегко,мои друг, даже в семьдесят восемь лет предать забвению ошибки юности мятежной.
Он отвернулся, сделал несколько нервных шагов попотрескивающему паркету, снял со стены огромную трубку, на чубуке которой былаизображена старая Голландия, и затянулся. Трубка тут же задымила, как будто вней тлел вечный уголек из доколумбовой Америки. Как следует откашлявшись,Четвёркин вынырнул из дыма уже другим, молодым и лукавым, со своими детскимиглазами-любопытами.
— Вы знаете, дружище Гена… — Старик сразу и охотноперенял манеру обращения, принятую в стратофонтовском семействе. — Вызнаете, дружище мой мальчик, я весь остаток ночи просидел над вашейрадиограммой и пришел к некоторым, да-да, выводам!
— Неужели, дружище Юрий Игнатьевич?!
С первых же минут знакомства с Четвёркиным Генапочувствовал, что в его лице обрел верного соратника и что старый пилотвозьмется за разгадку тайны с не меньшим энтузиазмом, чем он сам. Как видим, онне ошибся.
Юрий Игнатьевич раскатал на шатком изящном столике в стиле«сицезиен» лист ватмана и укрепил его по углам четырьмя тяжелыми предметами:поршнем мотора «Сопвич», статуэткой лукавого лесного божества Пана, револьверомсмит-вессон выпуска 1909 года и старинной кожаной калошей с хромированнымизастежками, то есть тем, что оказалось в эту минуту у него случайно под рукой.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
