У нее не было настороженных родственников, перед которыми приходится заискивать. Была только мадам Герар: фронт, тыл и генералитет в одном лице. Фред признавал и ценил верность. Между ним и мадам Герар царило полное взаимопонимание, и, когда ход событий требовал, чтобы он раскошелился, она спокойно и с достоинством принимала от него деньги. Кроме дуэньи, рядом с мадам Сарой находился ее сын, приветливый мальчуган, которого можно было бы с успехом обучить охоте и спортивным играм. Жители континентальной Европы сильно отставали в этих областях. В Испании предметом гордости было подстрелить сидящую куропатку. В По Фреда как-то раз пригласили на охоту. Местные господа везли с собой засунутую в мешок лисицу, сбрызнутую анисовым маслом, чтобы их глупые собаки не сбились с пути; лошадь ему досталась настолько низкорослая, что каблуки его волочились по земле; вся экспедиция заняла не более двадцати минут.
Он бы охотно покинул Англию. Там у него имелась добрая компания, но душа его стремилась туда, где жара и пыль. И хотя в его жилах, вполне возможно, текла подлинно английская кровь Эдуарда Длинноногого, он отдавал себе отчет, что окружающим это не очевидно. Он знал, какие мысли посещали его знакомых; кое-кто в подпитии говорил ему об этом едва ли не открытым текстом.
В бытность его молодым субалтерн-офицером однополчане в столовой шутили, что он смахивает на итальянского баритона. «Спой, Бёрнаби», — скандировали они хором. И всякий раз, пока им не наскучила эта забава, он поднимался со своего места и пел, но не арию из оперетки и не пошлые куплеты, а какую-нибудь простую, мелодичную песню центральных графств Англии.
А один заносчивый лейтенантик по фамилии Дайер подозревал, что Фред, скорее всего, еврей. Прямо, конечно, не говорил, но все время отпускал прозрачные намеки. «Деньги? Это по части Бёрнаби». Не слишком церемонился. Фред вначале терпел, а потом отвел Дайера в сторону и поговорил с ним без офицерской учтивости. Тот прикусил язык. Но Фред ничего не забыл.
Короче говоря, еврейское происхождение мадам Сары его не беспокоило. Родилась еврейкой — стала католичкой. Бёрнаби не стеснялся в выражениях, когда речь заходила о превосходстве одной расы над другой, но в еврейском вопросе оказывался более терпимым, нежели большинство знакомых ему французов. В каком-то смысле он сам делал себя мишенью предрассудков, и Дайер при желании мог бы счесть их обоих ложными евреями. Что сближало Фреда с мадам Сарой.
Шла неделя за неделей; их будущее представлялось ему все более отчетливо. Он может комиссоваться. Уедет из Англии, а Сара — из Парижа. Разумеется, она и впредь будет поражать публику, но ее талант недопустимо растрачивать день за днем, вечер за вечером. Отыграет сезон на одной сцене, сезон на другой, а в промежутках они будут путешествовать в тех краях, где ее пока не знают. Из их богемной связи возникнет новый тип отношений. Любовь ее изменит, как меняла сейчас его. В какую сторону, он затруднялся ответить.
Итак, он мысленно разложил все по полочкам и собирался безотлагательно обсудить этот вопрос. Естественно, не сию минуту, не между ужином и постелью. Такие разговоры ведут с утра. И он с легким сердцем переключился на баллотин из утки.
— Капитан Фред, — начала она, и ему подумалось, что определение блаженства для него сводится к вечному звучанию этих двух слов, произносимых с парижским выговором. — Капитан Фред, какими вам видятся перспективы воздухоплавания? Полеты людей, мужчин и женщин, вместе плывущих в атмосфере?
Он ответил на то, что услышал.
— Аэронавтика — это всего лишь вопрос легкости и силы, — пояснил он. — Попытки — в том числе и мои собственные — привести в движение воздушный шар и регулировать направление полета до сих пор оказывались безуспешными. Видимо, так будет и впредь. Будущее, вне всякого сомнения, — за летательными аппаратами тяжелее воздуха.
— Вот как. А ведь я так и не поднялась в небо на воздушном шаре, о чем очень сожалею.
Он откашлялся.
— Могу ли я спросить, дорогая, почему?
— Конечно, капитан Фред. Полет на воздушном шаре — это свобода, разве нет?
— Именно так.
— Шар летит, повинуясь капризам природы. А это рискованно.
— Именно так.
— А летательную машину тяжелее воздуха придется оснастить каким-нибудь двигателем. И рычагами, чтобы регулировать взлет и посадку. Риск многократно уменьшится.
— Несомненно.
— Вы понимаете, о чем я веду речь?
Бёрнаби призадумался. Нет, он не понимал: неужели потому, что она женщина? Француженка? Актриса?
— Боюсь, я все еще витаю в облаках, мадам Сара.
Она снова улыбнулась, но не театрально — однако же, вдруг осенило его, в арсенале любой актрисы имеется естественная улыбка.
— Я не утверждаю, что война предпочтительнее мира. Этого я не утверждаю. Но риск предпочтительнее надежности.
Тут он, как ему показалось, стал кое-что понимать — и насторожился:
— Я охотно иду на риск, так же, как и вы. Этого у меня не отнимешь. Я всегда буду там, где риск и приключения. Я всегда готов ввязаться в бой. Если меня призовет моя страна, я непременно откликнусь.
— Рада это слышать.
— Но…
— Но?
— Мадам Сара, будущее принадлежит летательным аппаратам тяжелее воздуха. Что бы ни говорили мы, «баллунатики».
— Кажется, мы это уже обсудили и пришли к единому мнению?
— Да. Но я имел в виду другое.
Фред замолчал. Она выжидала. Он знал: она поняла, к чему он клонит. И сделал второй заход.
— Мы с вами — люди богемы. Путешественники, вольные птицы. Мы движемся против течения. Нами не так-то легко помыкать.
Он умолк. Она выжидала.
— Ради бога, мадам Сара. Вы же знаете, что я хочу сказать. Мне невмоготу более жонглировать иносказаниями. Я не первый мужчина, который полюбил вас с первого взгляда, и, боюсь, не последний. Но я люблю вас так сильно, как никогда еще не любил. Мы родственные души, в этом нет сомнений.
Он посмотрел на нее в упор. Она выдержала его взгляд с полной, как ему показалось, невозмутимостью. Но что за этим скрывалось: согласие или равнодушие? Фред продолжил:
— Мы с вами взрослые люди. Я знаю, что почем. Я не паркетный солдат. Вы не инженю. Выходите за меня замуж. Я складываю к вашим ногам свое оружие вместе со своим сердцем. Говорю это со всей откровенностью, на какую только способен.
Он ждал хоть какого-нибудь отклика. Ему показалось, что у нее блеснули глаза. Ее ладонь легла ему на локоть.
— Mon cher капитан Фред, — начала она таким тоном, что он из гвардейского офицера тут же превратился в мальчишку. — Я никогда не считала вас паркетным солдатом. Принимая вас всерьез, я воздаю вам должное. И я весьма польщена.
— Но?..
— Но. Это слово жизнь навязывает нам чаще, чем хотелось бы, чаще, чем можно себе представить. Но… воздаю вам должное, отвечая откровенностью на откровенность. Но… я не создана для счастья.
