— Да.
— Вам шестьдесят шесть.
— Да.
— Если копия существует, а судя по вашим словам, так оно и есть, ей должно быть, предположительно, двадцать один год.
— Думаю, вы правы.
— Ну вот, — сказал он. — Это и есть благоприятные обстоятельства. Они, мистер Брэдбери, не могут быть более благоприятными.
Когда я вернулся домой, Софи и Мэри в своем дворе играли с маленьким мальчиком их возраста, которого я раньше не видел. Был полдень, солнце палило. Девочки были одеты одинаково, как и всякий раз, когда я их видел. Сегодня они надели желтые шорты и белые футболки, что делало их похожими — я радовался возвращению домой, радовался тому, что видел их, — на маргаритки. Они были хорошенькими девочками. Я не мог их различить и не пытался этого сделать. За семь или восемь лет, что они жили здесь, я только здоровался с ними, и они тоже ни разу не заговорили со мной. С моей точки зрения, они были опрятными, тихими, хорошими детьми. Я любил сидеть в своем доме у окна и смотреть, как они играют. (Мне кажется любопытным то, что их родители выбрали близнецов. Впрочем, я читал, что люди все чаще так поступают, хотя правительство их отговаривает. Сообщалось даже о тройнях. Интересно, если рождаются близнецы, копию делают для каждого или обходятся одной?) Я с грустью думал о том, что они меня боятся, что для них я — пугало, живущее по соседству. Или — об этом я думал с меньшей грустью — родители запрещают девочкам говорить со мной и заставляют меня избегать. Не знаю, чем они занимались до того, как я вышел из такси, одна из близняшек держала большую звезду из серебряной фольги — но все втроем остановились и замерли, тихие и насторожившиеся, пока я шел к двери.
Я выглядел ужасно, я знал это. Похожий на привидение, на людоеда, я возбуждал в них страх. Мне было неловко за это и перед детьми, и — заранее — перед Анной. На мне была та же одежда, в которой меня забрали в больницу, больничные шлепанцы, на руке браслет, удостоверяющий личность, в руке — пластиковый пакет с пожитками после пребывания в госпитале: зубная щетка, зубная паста, шампунь, информация для пациентов, рецепты, больничные счета и журналы (я подумал, что Анне захочется их почитать.) От меня пахло антибактериальным очистителем. Я четыре дня не мыл голову, но утром вспомнил, что надо причесаться, чтобы не выглядеть слишком безобразно перед новой встречей с Анной. Из вежливости, не из-за тщеславия. Я больше не был тщеславен.
Грузовичка Анны на подъездной дорожке я не увидел — моя собственная машина, которой я пользовался довольно редко, стояла в гараже, — как не увидел ни грузовиков, ни других незнакомых машин на улице возле дома. Дом был тихим, будто нежилым. Окна, выходящие на улицу, закрыты, шторы опущены. Входная дверь заперта. У меня не было ключа. В гараже лежал тщательно спрятанный запасной ключ, но я очень устал и запыхался, пройдя совсем немного, и не в силах был идти туда. Вместо звонка имелся лишь медный дверной молоточек в форме лейки, купленный Сарой. Я поднял его и ударил несколько раз. За моим затруднительным положением с интересом и, как я разрешил себе думать, с инстинктивным сочувствием наблюдали Софи и Мэри.
Из дома не донеслось ни звука. Не шевельнулось ни одно живое существо. (В последнее время, когда смерть близка, а дом далек, я склонен к приступам ностальгии.) Я сел на первую ступеньку. Улыбнулся детям в соседнем дворе, чтобы показать, что я вовсе не страшный, хоть и похож на труп. Возможно, я надеялся, что они подойдут и поболтают со мной. Они отвернулись. Близняшка, которая держала звезду, бросила ее на лужайку, словно подала сигнал к бегству. Все трое мгновенно умчались за дом.
Через несколько секунд после того, как они скрылись, штора на одном из окон чуть приподнялась, затем опустилась. Мне не терпелось войти внутрь, чтобы скрыться от изнуряющей жары, чтобы вернуть себе дом. Шпингалет сдвинулся в сторону, и дверь открылась.
Я медленно поднялся на ноги.
— Рэй. — За дверью стояла Анна. — Входи. Входи.
— Спасибо, — ответил я.
Она приоткрыла дверь, чтобы я смог войти, и сразу же закрыла. Мы стояли в крошечной прихожей, слишком близко, чтобы рассмотреть друг друга.
— Привет, Рэй, — сказала она.
— Привет, Анна. Рад тебя видеть.
— И я, — сказала она. — Давай это сюда.
Я протянул ей пластиковый пакет. Она посторонилась:
— Проходи.
— Хорошо, — сказал я.
Я последовал за ней в гостиную, где было жарко, темно и душно. Окна были закрыты, и она не включила кондиционер, непонятно почему.
— Давай откроем окна, — попросил я. — Здесь душно, тебе не кажется?
— Да, — сказала она. — Очень. Садись.
Она указала на обитое материей кресло с высокой спинкой, где я обычно сидел.
— К тебе кто-нибудь заходит?
Я сел в кресло.
— Редко, — ответил я.
— Женщины?
— Никогда. Зачем?
— Я ни в коем случае не хочу привлечь к себе внимание, — ответила она.
— Даже не могу себе представить, кто это может обратить на мой дом внимание. О ком ты говоришь?
— О твоих соседях. Или о детях во дворе. Они могли видеть машину «Скорой помощи». Могли видеть, как тебя увезли, и понять, что в доме никого нет.
— Не знаю. Думаешь, они видели?
— Хорошо, — сказала она. — Кто я такая?
— Какое им дело? Это мой дом. Я здесь живу. Кому какое дело?
— Я хочу, чтобы меня никто не заметил, — сказала она. — Что ты скажешь, если кто-нибудь тебя спросит?
— О чем спросит, Анна? Это абсурд.
— Послушай, Рэй, — сказала она. — Я не умею этого делать. Понимаешь? Я никогда раньше этого не делала. Я не очень хорошо соображаю, что я делаю. Но я чувствую, что мне необходимо принять меры предосторожности. Знаю, что это необходимо.
— О чем ты говоришь?
— Если после моего отъезда тебя спросят, кто я такая, говори, что я сиделка. Меня прислали из больницы, чтобы ухаживать за тобой в первые дни выздоровления.
— Никто не спросит. Я ни с кем не разговариваю. Никто не разговаривает со мной.
— Это плохо, — сказала она.
— Я так не думаю.
— А я думаю, — сказала она. — Тебе придется найти какой-то способ сказать им это. Открыть окна?
Я смотрел на нее, пока она поднимала шторы и открывала окна. Она постарела, что не должно было удивлять меня, но, по сравнению со мной, она старела мягко, обаятельно. Она оказалась выше ростом, чем я помнил, и худее, ее лицо было более длинное, более угловатое, с более острыми чертами. Ее волосы, как и сорок пять лет назад, были темными, но теперь по цвету походили на пушечную бронзу, были разделены пробором и завивались внутрь чуть ниже ушей. Глаза блестели. Она не носила очков. На ней были синие джинсы, белая рубашка с короткими рукавами, расстегнутая на шее, и кроссовки. Ее руки и ладони выглядели сильными, словно ей приходилось выполнять тяжелую работу. Она не была хорошенькой или особо женственной — как и в двадцать два, — но была более чем привлекательна, не утратив своей энергии.
