самом деле, когда я только написала профессору Афанасьеву с просьбой помочь Мишелю, то ощущала себя преисполненной гражданского долга посодействовать следствию наказать виновных, а виновными я считала своего отца и графа.
И вот, когда сыскари наконец-то явились на поиски преступников, я вдруг ощутила себя столь… растерянной? Беспомощной? Напуганной? Не знаю. Но осознаю, что это малодушно с моей стороны.
Как ни посмотри, а поступаю я низко. Если буду свидетельствовать против отца и помогать сыскарям его найти, то предам единственного родителя, воспитавшего меня. А если промолчу, стану выгораживать папу, то предам Мишеля, который столько настрадался из-за него. Я предам всех несчастных и погибших, которых замучили граф и отец.
Создатель, как правильно будет поступить?
Запутавшись, разрываемая изнутри противоречием, я долго молчала, и Давыдов не выдержал:
– Господица Клара, – кажется, он повторил это уже назло, – вы должны помочь своему отцу.
– Что?
– Чем быстрее его найдут, тем раньше спасут.
– От чего?
– От беззакония.
– Я вас не понимаю…
– Господица Клара…
Ох, он точно делал это назло мне и никак иначе! Подлый, злобный, бессовестный… у меня слов не хватит, чтобы описать всю его гнилую сущность, всю мелочную злобную душонку.
– Господица Клара, – повторил Давыдов, сидя на пуфике слишком хрупком и маленьком для этого здорового солдафона. – Чем быстрее найдут вашего отца, тем выше шанс, что он не натворит ещё больше бед. Буду с вами честен…
Он опёрся локтями о колени и наклонился вперёд, заглядывая мне в глаза.
– Это же вы написали профессору Афанасьеву о преступлениях своего отца и графа?
– Я…
– Вот, видите, вы честная девушка. Вы желаете торжества справедливости.
– Конечно желаю…
На губах его мелькнула гаденькая улыбочка.
– Тогда помогите её восстановить. Ваш друг погиб по вине графа и доктора…
– Мишель не погиб, – перебила я с жаром, не в силах даже слышать подобные бессердечные предположения.
– Разве?
– Он пропал без вести, – пискнула я совсем ослабшим голоском.
Стыдно признаться, но этот человек вселяет в меня страх, пусть до сих пор и не сделал ничего предосудительного. Если подумать, разве не я привела в Курганово сыскарей? Именно я сообщила профессору Афанасьеву о преступлениях графа, и это я умоляла его приехать и помочь найти Мишеля. Ничего удивительного, что Первое отделение заинтересовалось происходящим в поместье.
И пусть я до сих пор ужасаюсь тем отвратительным вещам, которые, по словам Мишеля, творил мой отец по приказу графа. Пусть я собственными глазами видела странных чудищ из лаборатории отца и прочитала его журнал, но всё же… всё же…
Это слишком сложно. Меня буквально разрывает надвое. Одна моя половина – хорошая Клара Остерман, дочь доктора, образованная правильная Клара, которую воспитали с моральными принципами, – желает, как сказал Давыдов, торжества справедливости. Эта часть меня горит праведным гневом и требует наказать всех подлецов, что издевались над несчастными кметами, что убивали жестокими бесчеловечными способами невинных девушек, что повинны в смерти исчезновении моего друга.
Но другая Клара… та, что любит своего отца… эта Клара эгоистична, я стыжусь её и осуждаю. Она… я просто хочу, чтобы всё стало по-прежнему. Чтобы отец вернулся домой, чтобы всё стало хорошо. И чтобы эти ужасные люди ушли из нашего дома.
– Господица Клара, – вздохнул Давыдов. – Давайте будем реалистами. Да, это звучит печально, трагично даже для вас, ведь вы потеряли друга. Но нужно оставаться рациональными. Михаил Белорецкий пропал без вести в лесу посреди зимы. О нём нет никаких вестей уже долгое время. Он не объявился дома в Новом Белграде, не сообщил о себе ни своим друзьям, ни преподавателям в Университете. В ближайших городах и сёлах нет никаких вестей о юноше, подходящем под описание Белорецкого. Всё говорит о том, что он погиб…
– Но…
– Мне жаль, правда, – голос его при этом мало что выражал. Точно уж не сожаление. Может, скуку или усталость. – Но, судя по всему, граф Ферзен и ваш отец стоят к тому же за убийством князя Белорецкого.
– Он стал волком.
– Что?
Кажется, у меня получилось удивить сыскаря. Или, что более вероятно, заставить усомниться в моём здравом рассудке.
– В дневнике Мишеля… вы же читали его? Я отправила всё профессору Афанасьеву.
– Да, читал.
– В дневнике Мишель написал, что превратился в волка.
Давыдов поджал губы, точно стараясь не засмеяться, и долго сверлил меня глазами. Я же не знала, что сказать.
– Вы издеваетесь?
– Но…
– Он не поверит, – вдруг раздался голос с порога.
От неожиданности я вздрогнула и оглянулась на открытую дверь. Давыдов, когда зашёл, забыл её закрыть, и теперь ещё один из сыскарей – худощавый, немолодой, с очень умными глазами и очаровательно-тёплой улыбкой – стоял, скрестив руки на груди, на входе в мою спальню.
– А вы?
Он повёл бровью, показывая, что ожидает продолжения.
– Вы мне верите?
– Конечно, – кивнул он, отчего пепельная прядь упала на лоб. У него широкий лоб и очень ясный располагающий взгляд.
Он мне сразу понравился. Очень. Никогда такого не случалось, чтобы с первого взгляда, с первого слова человек так располагал к себе, а тут я будто сразу поняла: ему можно доверять. И это несмотря на то, что он тоже сыскарь, как этот отвратительный Давыдов.
– С чего бы мне верить в сказки про волков? – хмыкнул Давыдов.
Не сдерживая раздражения, я посмотрела на него, точно так же поджав губы.
– А вот ваш коллега мне верит.
– Это кто же?
– Так вот, – я кивнула в сторону двери, но человек уже ушёл.
– Кто?
Я крутила головой, переводя взгляд с двери на Давыдова.
– Только что в дверях стоял…
– Вы издеваетесь?
– С чего бы это?! – возмутилась я.
– Думаете притвориться больной? Умалишённой?
– Как вы смеете так со мной разговаривать?
Бобриные глаза сузились и сделались ещё злее.
– Хватит, господица Клара, – он поднялся. – Вы несколько дней отказывались со мной говорить, и я вас жалел, проявил сочувствие к девушке, оказавшейся в столь незавидном положении. Но если продолжите в том же духе, то я перестану выгораживать вас перед начальством, и вас будут рассматривать как соучастницу.
– Меня? Соучастницу?!
Руки трясутся, даже пока пишу пишу это. Но надо, надо изложить в дневнике всё, что наговорил Давыдов, все его угрозы, всё-всё-всё. Потому что Создатель знает, я невиновна! Но… что, если это и есть моё наказание? Я предала родного отца, сдала его Первому отделению, и за это теперь буду не только мёрзнуть после смерти в Пустоши, но и остатки земных своих дней проведу на каторге, где-нибудь на золотых приисках или на Мёртвых болотах, в Великом лесу?
Но разве я не старалась совершить
