стыд неожиданно пробудили во мне гнев и поразительную безрассудную смелость.
– Как вы смеете?! – воскликнула я, натягивая одеяло к самому к носу. – Врываться без стука в спальню к девице? В такой час?!
Он замешкался на пороге, так и остался у открытой двери.
– Вы… – а я всё не могла остановить своё возмущение. – Вы… да как вам не стыдно? Вы, господин…
– Господица Клара…
И в этот момент, когда он на удивление робко назвал меня по имени, я поняла, что мало того, что он вёл себя беспардонно, как настоящий разбойник, ворвавшийся в чужой дом, так ещё и до сих пор не назвал своего имени. И это при том, что не раз и не два имел наглость заявиться в мою спальню без приглашения.
– Вы, господин! – Я вытащила руку из-под одеяла, желая указать на него властно, с укором, так, чтобы устыдился, но рука моя позорно задрожала. – Вы даже не представились!
И пусть голос мой пищал, как у мышки, а голая рука казалась настолько тоненькой и слабой, что он смог бы за раз перекусить её своими челюстями, мои слова неожиданно возымели удивительнейший эффект. Он вдруг выпрямился, точно по стойке «смирно», одёрнул полы сюртука.
– Демид Иванович Давыдов, – неожиданно отрапортовал он, точно стоял перед начальством. – Сыскарь Первого отделения Нового Белграда.
– Нового Белграда, – повторила я, оторопев и тут же позабыв его имя. В первый раз, ошарашенная, я даже не расслышала его.
Нет, с самого начала было ясно, что это сыскари, которые разыскивают папу и графа из-за исчезновения Мишеля, но чтобы они прибыли из столицы…
Я мало понимаю в официальных вещах и всём таком прочем, касающемся закона, но всё же знаю, что центральные отделы названы по провинциям Империи. И Первое отделение – это центральное по всей Белградской губернии. Раз прислали людей из столицы, значит, делом заинтересовались на самых высоких уровнях. Слава Создателю, хотя бы не Десятое.
Об этом же писали в газете. Значит, профессор Афанасьев всё же добился возбуждения уголовного дела…
Ох, папа, во что ты нас втянул?! Нет, нельзя так рассуждать. Я переживаю за себя, хотя мне ничего не угрожает. Я в тепле, сыта, никто не выгоняет меня из Курганово, в то время как папа находится в бегах и скрывается от преследования. А ведь он уже немолод, здоровье его в последние годы ослабло. Стоит подуть ветру, и он тут же подхватывает простуду. Взял ли он с собой шарф и тёплые носки? Стоило бы проверить его вещи, чтобы не переживать. Если, конечно, эти люди из Первого отделения подпустят меня к вещам папы. Я слышала, как они рылись в его комнате, а после видела, что из комода перевернули все ящики, даже с нижним бельём! Немыслимо, возмутительно и постыдно. Не думали же они, что мой папа – уважаемый учёный, образованный человек с блестящими манерами – будет прятать секретные научные записи рядом с собственным исподним?
Или они надеялись найти в ящике Мишеля? Ну не по частям же его туда… Ох, ужасные вещи я пишу. Шутки пытаюсь шутить. Это всё от переживаний. Ведь папа и вправду… нет, не хочу об этом сейчас.
Стоило услышать про Первое отделение, как в голове всё смешалось. Я долго сидела с настолько потерянным видом, что Давыдов кашлянул, привлекая моё внимание:
– Кхм… господица Клара?
– А?!
– Раз уж мы теперь знакомы, позвольте задать несколько вопросов.
Он решительно, очень громко, точно нарочно топая каблуками своих сапог, прошёл к пуфику у туалетного столика, оглянулся на меня и с издевательским поклоном спросил:
– Разрешите?
Мне ничего не оставалось как принять участие в этом спектакле, приосаниться (и это по-прежнему прикрываясь одеялом) и произнести с достоинством и подражающей его тону издёвкой:
– Прошу. Будьте моим гостем, господин…
– Давыдов, – повторил он, стрельнув в меня тёмными, очень некрасивыми, какими-то бобриными глазами.
На самом деле, никогда не смотрела в глаза бобрам, вообще видела их только издалека на берегу Звени, но судя по тому, какие это шкодливые звери, способные перегородить всю реку, отчего пруд у Стрельцовых зарос илом и тиной и совсем зачах, у таких дурных вредителей точно должны быть похожие глаза: колючие, тёмные и какие-то в кучку.
Ух, Нюрочка, конечно, учила меня не говорить плохо о других, да и Пресветлые Братья часто рассуждают о том, как важно сохранять доброжелательное ко всем отношение, но этот человек… ох, нет, он не заслуживает ни одного хорошего слова. И сейчас я приведу доказательство, что это и вправду так.
– Давыдов Демид Иванович, – повторил этот пренеприятнейший тип с такой же пренеприятнейшей интонацией. – Клара Густавовна…
Очень не люблю, когда моё имя произносят на ратиславский манер с отчеством. Увы и ах, но моё изящное лойтурское имя не предназначено для того, чтобы так его перекладывать и уродовать.
– Клары достаточно, – поправила я и добавила не без ехидства: – Демид Иванович, будьте добры, зовите меня просто Клара. Господица Клара.
– Но вы же не господица…
От возмущения я задохнулась и только открыла рот (за что меня бы не преминул отругать папа, если бы увидел). А ведь он звал меня господицей ровно до этого момента, но нет же, нашёл момент ткнуть носом в моё неблагородное происхождение.
– Я…
– Вы не дворянка, – сказал он с каменным лицом (но клянусь, бобриные глаза сверкали язвительностью и надменностью).
– Это так, – кивнула я сдержанно и расправила шире плечи, пусть и стыдно было предстать перед мужчиной в одной ночной рубашке. – Но я воспитана как господица, и все в доме графа всегда обращались ко мне «господица».
– Это граф так велел?
– Нет. Графу на самом деле никогда не было до меня дела. Так повелось.
– Что ж…
Усмешка у него ещё более мерзкая и неприятная, чем глаза. Ух, как бы хотелось съездить по этой усмешке кочергой!
Ох! От злости так вдавила пером в бумагу, что проколола страницу и оставила большую кляксу. До чего же мерзкий, отвратительный человек этот Давыдов. Вроде бы и рядом уже не сидит, а всё равно из-за него испортила собственный дневник. Зла на него не хватает.
Но вернусь к повествованию.
– Господица Клара, – произнёс этот Давыдов премерзким, как и его взгляд, и улыбка, и вся его суть, голосом, – куда отправился ваш отец?
– Не знаю.
До этого у меня получалось избегать допросов. Я то сказывалась больной, то притворялась спящей. Но на этот раз Давыдов застал меня врасплох, и выбора не осталось.
На
