и причесан.
При моем появлении он поднимает глаза и приветствует меня спокойным и доброжелательным тоном.
— Доброе утро. Ты так рано встал.
— Я всегда встаю с восходом солнца.
Вижу, что он уже налил себе кофе.
— Значит, мне придется вставать чуть раньше, чтобы закипятить для тебя чайник. — Накануне вечером я видела на плите капельную кофеварку. Такая же была у хозяйки квартиры, где я до этого жила. Сама я варила кофе только один раз — по просьбе хозяйки, когда та заболела. Она объяснила мне, как залить горячей водой размельченные кофейные зерна в верхней части кофеварки, и после я наблюдала, как кофе капает через сетку в чашу. Она разрешила мне попробовать приготовленный мною напиток. Не скажу, что мне не понравилось, но я не могла взять в толк, как можно предпочитать кофе чаю.
Опускаюсь в кресло у камина, Мартин сидел здесь вечером. Он не спрашивает, хорошо ли я спала.
Я бросаю взгляд на его блокнот и на газету, но текст, перевернутый вверх тормашками, прочесть не удается.
— Это у тебя документы? По работе?
— Да. Я завтра уезжаю.
— Позволь спросить, надолго ты обычно уезжаешь?
— По-разному, — отвечает он небрежным, непринужденным тоном. — Иногда на пару дней, иногда на три-четыре. А бывает, и на неделю.
— Понятно.
Несколько секунд мы молчим.
— Ты обычно ездишь поездом? — спрашиваю я.
— Я приобрел автомобиль. Когда я не в разъездах, он стоит в гараже южнее причала. В городе я на нем не езжу.
— Автомобиль?
Пытаюсь скрыть свое удивление. Ни у кого из моих знакомых автомобиля нет. Ни у кого. А меня он как-нибудь покатает, если я попрошу? Ведь те, у кого есть автомобили, ездят на прогулки в погожие воскресные дни.
Я жду, когда Мартин заметит мое изумление, но он молчит.
Несколько минут в гостиной слышны только тиканье настенных часов и тихий скрип ручки Мартина.
— Можно задать вопрос о Кэт? — нарушаю я молчание.
— О чем именно?
— Когда она перестала разговаривать? Сразу после смерти матери? Я спрашиваю, потому что ты завтра уезжаешь и она останется со мной. Я хочу лучше понимать, как о ней заботиться. Боюсь сделать что-нибудь не так, пока тебя не будет.
Мартин закрывает ручку колпачком и кладет на стол. Я опасаюсь, что наговорила лишнего, отвлекая его от работы. Но он отвечает спокойным тоном:
— Кэндис тяжело болела перед смертью. И по мере ухудшения ее состояния Кэт становилась все молчаливее. Впрочем, она всегда была тихим ребенком.
— Наверное, она очень любила свою маму. — Я пристально наблюдаю за Мартином. Надеясь, что его реакция позволит судить о том, насколько он сам опечален смертью супруги. Но красивое лицо остается непроницаемым.
— Да.
— А родители Кэндис? Они помогали тебе с Кэт в тот ужасный период?
— Нет.
Мартин произносит «нет» без нажима, без скрытой боли в голосе. Словно он и не рассчитывал на поддержку родственников жены, которые наверняка тоже тяжело переживали болезнь и кончину дочери.
— Почему?
— Мы с ними не очень ладили.
— Из-за чего?
Он изучающе смотрит на меня, словно пытается решить, что именно можно мне сказать об особенностях своего первого брака.
— Они хотели выдать Кэндис за человека состоятельного, такого же, как они сами, а она выбрала меня. Для них это стало разочарованием.
— Но… все равно, они же наверняка любили свою внучку?
— Кэт никогда не отличалась общительным нравом. Даже до того, как перестала разговаривать, она была диковатым ребенком. Родители Кэндис считали такое поведение странным, хотя они виделись с ней всего несколько раз.
— То есть ты хочешь сказать, что они не любят собственную внучку?
— Не любили.
— Не любили?
— Мать Кэндис умерла в прошлом году от воспаления легких. Да и отец ее, насколько я знаю, не здоров.
Бедняжка Кэт. Бедный Мартин. Бедная покойная Кэндис. Сердце мое почему-то болит за всех троих. Какие душевные муки, должно быть, испытывает Мартин, и как тяжело ему это скрывать.
Словно читая мои мысли, Мартин складывает бумаги, блокнот, убирает все в кожаную сумку, стоящую у его ног. И закрывает ее решительно, давая понять, что разговор окончен.
— Пойди разбуди Кэт, и давайте завтракать. — Он встает с дивана с сумкой в руках, и я следом за ним иду из гостиной.
Мартин заходит в библиотеку; минуя ее, я вижу в открытую дверь, как он выдвигает ящик письменного стола и листает какие-то бумаги. Мартин поднимает голову и, заметив меня, ждет, когда я пройду.
Я открываю дверь в спальню Кэт. Девочка уже одета в свое тесное, короткое платьице бледно-розового цвета, сидит на кровати, прижимая к груди разбитую куклу. После сна ее светло-каштановые волосы спутаны и взъерошены, но глаза — точь-в-точь как у Мартина: два ярких топазовых озерца, и совсем не сонные. Значит, она давно проснулась? Слышала ли разговор, который мы вели прямо под ее спальней? По непроницаемому выражению лица понять ничего невозможно.
Беру с комода щетку для волос, которую положила туда сама накануне вечером, и сажусь на кровать рядом с Кэт.
— Ну, солнышко, как спалось тебе на новом месте?
Она смотрит на меня, что-то сообщая взглядом, но ее безмолвный ответ я не в силах разгадать.
— Сегодня мы купим на твою кровать новое покрывало такого цвета, какой тебе нравится. У тебя есть любимый цвет?
Девочка опускает глаза, упираясь взглядом в колени. Возможно, смотрит на свое бледно-розовое платье.
— Может, розовый? — предполагаю я.
Она кивает в ответ, и для меня это почти то же самое, что услышать ее голос.
— Мне тоже нравится этот цвет. Тебе одну косичку заплести или две?
Кэт медленно поднимает два пальца.
— Хорошо, две. Повернись-ка чуть-чуть к своей подушке, солнышко. — Она повинуется, и я принимаюсь щеткой осторожно расчесывать ей волосы, распутывая узелки. — У моей лучшей подруги в детстве были волосы такого же цвета. Очень красивые.
Чтобы не молчать, пока причесываю Кэт, я рассказываю о том, что мама слишком туго заплетала мне косы и что я больше всего любила ленты темно-синего цвета.
— Готово, — говорю я, когда обе косички заплетены. — Смотри, какая ты красивая. А сегодня мы еще купим тебе новую одежду. Вот будет здорово! Ты так быстро растешь. Из всех платьев выросла.
Кэт глядит на свое платье, которое ей мало, затем снова поднимает на меня глаза. На лице тревога, словно мысль о том, что придется расстаться с тесным платьем, причиняет ей боль. Возможно, это платье купила ей Кэндис до того, как болезнь навсегда приковала ее к постели. Наверняка. Не иначе.
— Тебе ведь нравится это платье, да? — спрашиваю я
