ночника совсем юным. Затем прикрыла глаза, стараясь уснуть. Тщетно.
В голову неожиданно пришла мысль, что некоторые барышни из института благородных девиц, утверждавшие, что познали тайны любви и посвящавшие товарок в подробности сего действа, безбожно врали. Дуня и раньше их в этом подозревала, ведь однокурсницы её, в большинстве своём, являлись дворянками из обедневших родов. Для них очень важным являлось удачное, выгодное замужество, а такое одним из главных условий подразумевало чистоту и непорочность невесты.
Ещё Дуня подумала, что не понимает, как относиться к происходящему в супружеской постели. Как-то быстро всё закончилось, неприятно не было, но и особого удовольствия не доставило. Оставалось надеяться, что будет, как в подслушанном разговоре двух горничных, с «кажным разом всё слаще». Горничным Дуня верила куда больше, чем товаркам по институту.
Раздавшаяся музыка спугнула начинавший подкрадываться сон. Полюбовавшись красивым лицом мужа, Дуня подоткнула тому одеяло с почти материнской заботой и потихоньку встала с кровати. Она накинула пеньюар, тонкий шёлк, скользнувший по разгоряченному телу, показался прохладным.
Подойдя к окну, Дуня отодвинула штору и попыталась разглядеть, что происходит у папенькиного особняка. Но увидела лишь несколько гостей, что отошли чуть дальше на площадь. Недолго думая, Дуня распахнула окно и высунулась наружу. Увиденное заставило произнести удивлённо:
— Ого, урядник и два стражника к папеньке подошли. Неужто кто на шум пожаловался? Хотя нет, вон лакей поднос с чарочками и закусками несёт. С папенькой чокаются, пьют. Видать, за здоровье новобрачных.
Дуня хихикнула и успокоилась. И чего она урядника напугалась, коли сам полицмейстер с градоначальником на её свадебке гуляют. Толпа перед особняком расступилась, в центр слуги стали носить какие-то ящики. «Фейерверки запускать будут», — сообразила Дуня и обрадовалась, предвкушая грандиозное зрелище. Про фейерверки Дуня знала, о поставках петард папенька договаривался ещё до того, как ей посылка с книгой пришла.
Неожиданно её озарило: вот она — возможность выплеснуть бурлящую в крови магию. Как только раздался грохот и в небе расцвели гигантские цветы фейерверка, Дуня выпустила из обеих рук дюжину огненных шаров. Долетев до искр в небе, шарики рассыпались, на несколько мгновений превратившись в сердечки, бабочки, цветы.
Гости восприняли необычные фигурки в небе, как задуманные, раздались восторженные крики и аплодисменты. Догадаться о том, чьих рук это дело могли, пожалуй, лишь папенька, братья и Глаша. Но первый оживлённо о чём-то разговаривал с градоначальником, последняя крепко спала, утомлённая за день, а братьям даже в голову не могло прийти, что у новобрачной в первую ночь останется время на всякие фокусы с магией.
Дуня закрыла окно, обернулась. Её немного удивило, что Платон крепко спит, и даже громкие хлопки петард его не потревожили. «Разбудить, что ли?» — подумала Дуня, но как-то вяло. После выплеска магии на неё навалилась усталость. Почувствовав, что в комнате похолодало, она подкинула дров в камин, не магией, а обычно — руками. После чего забралась под бочок к мужу, успела подумать, что вдвоём спать теплее, и погрузилась в сон с чувством исполненного долга.
Утром в гостевом особняке появились ряженые. Заслышав шум в вестибюле, Дуня, а за ней и Платон, поспешили туда. Они уже оделись, чтобы вернуться к гостям, для продолжения свадебного торжества.
Желающих выступить ряжеными набралось немало. Невестой нарядился младший брат Михайлы Петровича, нацепивший на голову вместо фаты занавеску, прикрывший ею же бороду и натянувший бальное платье, трещавшее на нём по швам. Женихом — его жена, подрисовавшая сажей усы, надевшая полосатые штаны, шёлковую рубаху и картуз с цветком над козырьком. Жена Дуниного дяди, дочь зажиточного аптекаря, в своё время не побоялась связать судьбу с бывшим крепостным, и нисколько не прогадала.
Их сопровождала толпа лже-цыган в ярких нарядах. Среди них обнаружились Глаша, невероятно красивая, с распущенными волосами, в пёстрой кофте и куче пышных юбок, с монистами на груди и крупными серьгами-кольцами в ушах, и братья Дуни в алых, подпоясанных кушаками, рубашках, чёрных штанах, заправленных в сапоги, и лихо сдвинутых картузах. Между взрослыми сновали «цыганята» — двоюродные братья и сёстры Дуни и детвора соседей.
Поначалу ряженые покричали «Горько» для подставных жениха и невесты. «Жених», доходящий ростом до плеча «невесте», старательно понижал голос, восклицая:
— Щас я тебя поцалую!
После того, как они трижды звонко поцеловались, все обратили внимание на новобрачных. Может, одежда ряженых и была фальшивой, но гитары и бубны оказались вполне настоящими. Под их сопровождение ряженые затянули песню:
— Мы поём припев любимый
И вино течёт рекой.
Мы приехали к любимой Авдотье Михалне дорогой.
Откуда-то, словно из воздуха появился поднос, со стоящими на нём двумя бокалами с вином, а хор продолжил:
— Выпьем мы за Дуню, выпьем за Платона,
Свет ещё не видел красивого такого.
Пей до дна, пей до дна, пей до дна!
Дуня переглянулась с мужем, подмигнула тому, и первой подняла бокал. Настоящей паре тоже прокричали «горько», после чего вся толпа, захватив новобрачных, направилась к особняку Михайлы Петровича, где их уже поджидали богато накрытые столы. Шли под задорную цыганскую музыку, пританцовывая и напевая. Платон немного приотстал, разговаривая с братьями молодой жены. Саму Дуню утащила Глаша, взяла за руку и произнесла:
— Ай, красивая, позолоти ручку, я тебе погадаю. — Не дожидаясь ответа, она повернула руку Дуни ладонью вверх и певуче сказала: — Ой вижу, вижу! Ждёт тебя дорожка дальняя, с мужем молодым, с подругой верною, со свекровкой надменною.
— Угадала, ромалэ, — в тон ответила Дуня.
Глаша, не удержав любопытства, склонилась к уху подруги и спросила:
— Как он, Дунюшка, муж твой?
Дуня обернулась, посмотрела на Платона, улыбнулась озорно, лишь после этого ответила:
— Не орёл.
Глаша залилась краской от смущения и подружки захихикали. Идущий сзади Платон заметил эти перешептывания и приосанился, гордо выпятив грудь. Уверен был, что жена молодая его восхваляет. Зря что ли маменька с тётушками столько раз ему повторяли, что он, Платоша, всех остальных лучше и краше.
У парадной двери особняка ряженых и новобрачных встречали гости и сам хозяин. Михайла Петрович сменил костюм и парадные ботинки на более привычные рубаху, жилетку, со свисавшей из кармана золотой цепочкой брегета, брюки и начищенные до блеска сапоги. Родня и гости со стороны жениха стояли обособленно на парадной лестнице.
Когда толпа «цыган» подошла, Михайла Петрович выступил вперёд и, хлопнув по голенищам сапог, крикнул:
— Эх-ха, ромалэ! А ну, сбацайте цыганочку!
Тут же полилась заводная, с нарастающим темпом музыка. Михайла Петрович, раскинув руки пошёл вдоль круга, организованного зрителями. Навстречу ему в
