круг выскочила Глаша с бубном в руке и принялась выхаживать вокруг, поводя плечами. Темноволосая, кареглазая, тоненькая и гибкая, с задорной улыбкой, она в этот момент была очень похожа на красавицу-цыганку, вольную дочь ветра и кочевых дорог. Все вокруг замерли, наблюдая за полным огня танцем. Раздался дружный вздох, когда Михайла Петрович легко подхватил Глашу, усадил себе на плечо и продолжил танцевать уже с ней. Глаша не растерялась, напротив, горделиво выпрямилась, потряхивая бубном.
С последним аккордом Михайла Петрович поставил партнёршу и потянулся с поцелуем, но уткнулся в вовремя выставленную девичью ладонь. Под дружный смех он поцеловал обе руки Глаше и только после этого отпустил. Вновь зазвучала гитара и танцевать принялись все желающие. Дуня, азартно до того любовавшаяся на танец папеньки и подруги, направилась выразить почтение маменьке Платона. И так задержалась, увлечённая зрелищем. Подошла она незаметно, поэтому стала свидетельницей разговора свекрови с остальными.
— Считаю, подобные пляски на свадьбе — не комильфо, — произнесла та, неодобрительно поджимая губы.
Платоновы тётушки, только что слегка пританцовывающие в такт музыке, тут же приняли осуждающий вид и закивали. Платон, который уже стоял рядом, произнёс:
— Вы абсолютно правы, маменька.
Словно не он недавно громко смеялся вместе с братьями молодой жены и шёл в толпе ряженых, приплясывая вместе с остальными. Дуня усмехнулась, подумав, что ей придётся попотеть, перетаскивая муженька из-под маменькиного каблучка под собственный. Мысленно она который раз поблагодарила папеньку за то, что в этой игре, он сдал ей полные руки козырей. Ведь как иначе назвать возможность единолично распоряжаться своим очень-таки немалым приданым.
Глава седьмая. В путь дорогу
Через несколько дней после свадьбы Михайла Петрович провожал дочь с мужем, воспитанницу и сватью с сёстрами. Остальные гости со стороны жениха разъехались раньше. Пётр и Павел на учёбу тоже рано отбыли, они бы и месяцок дома погостили, отец не дал. На нытьё сыновье отвесил по затрещине и заявил, что негоже от учёбы отлынивать. Это он ещё о проигрыше отпрысков в ставке на скачках не знал. Дуня с Глашей наушничать на братьев не стали.
Маменька Платона, которую при простонародном слове «сватья» малость перекашивало, тоже не прочь была сразу уехать. Сестрицы остановили, мол, приличия надо соблюсти. На деле же им в особняке богатом жить нравилось. А кому не понравится сладко есть, мягко спать, почёт и уважение иметь?
В глаза они сестрице сочувствовали, что пришлось породниться с «купчиной сиволапым», за глаза завидовали. Но молча. Приживалкам мнения своего иметь не полагалось. Хоть и не в радость тётушкам Платона, одной вдове бездетной, второй в старых девах задержавшейся, было у сестрицы жить, да куда деваться? Разве что в Дом Призрения для разорившихся дворян идти, но это уж для совсем отчаявшихся.
Самому «купчине» не до новой родни было, он обоз собирал с приданым, чтобы отправить в родовое имение Лыковых. Сопровождающим Михайла Петрович отправлял лучшего своего управляющего Захара, с наказом: пожить там недельку-другую. Прибудет доченька любимая с семьёй после поездки в столицу, особняк-то из залога выкупать нужно, а усадьба к приезду молодой хозяйки подготовлена. Михайла Петрович не без основания решил, что раз зятёк столичный особняк заложил, то с имением родовым и вовсе беда.
Для поездки новобрачных Михайла Петрович велел готовить карету, для прочих — четырёхместную коляску, да лошадок повыносливей. Пусть на перекладных быстрее будет, но на своих — надёжнее. Ахалтекинца Дуниного и Глашиного орловского рысака он посоветовал с собой не брать, пока стойла не будут подготовлены и корм лучший. Это человек такая тварь Божия, что к любым условиям приспособится, а породистым скакунам содержание нужно особое.
Планировалось доехать до Москвы, там оставить экипажи в особняке Дуниного дяди и отправится в столицу порталом. Михайла Петрович каким-то чудом выправил бумаги у градоправителя на перемещение по магическому коридору до Санкт-Петербурга и обратно. Дуня, когда узнала об этом, радостно обняла отца, затем немного смущённо спросила:
— Никак, в копеечку влетело, папенька?
— Однова живём, — отмахнулся Михайла Петрович.
Кошелёк он, знамо дело, растряс. У градоправителя, страстного любителя охоты, псарня пополнилась несколькими легавыми, а коллекция охотничьего оружия — английской двустволкой.
Выезжали из Ярославля рано утром кортежем из трёх экипажей: в карете — новобрачные, в коляске — маменька Платона с сёстрами и Глаша, ещё в одной — две горничных и багаж. Правда, Глаша не отказалась бы вместе с горничными ехать. Платоновы тётушки тоже на третью коляску со вздохами поглядывали. Их не прельщало целый день ехать рядом с младшей сестрицей. Уж больно у той характер был несносный, всегда находила, чем уколоть побольней.
Михайла Петрович на прощание приложился к ручкам новых родственниц, похлопал по спине отчаянно скрывавшего зевоту зятя и троекратно, по-русски расцеловал Дуню и Глашу. Вот только поцелуи с Глашей совсем не отеческими вышли. Она аж румянцем заалела, в жар её бросило, сердце поначалу замерло, а после вскачь пустилось. Михайла Петрович, сам от себя того не ожидавший, головой тряхнул, чуть картуз не слетел, да поспешил к кучерам, чтобы последние указания дать. Отбывающие ничего не заметили, кроме горничных. Но слуги в особняке уж давно обсудили взгляды, которыми хозяин и его воспитанница тайком обменивались. Не только обсудили, но и одобрили, не понимали только, зачем хозяин Глашу с дочерью отправляет, вместо того, чтобы в церковь вести.
В другое время и Дуня могла бы заметить сердечные метания подруги, да папенькины взгляды, но ей то книга интересная подвернулась, то хлопоты свадебные захватили, то месяц медовый начался.
Как только тронулись, Дуня к окну приникла и долго махала папеньке рукой. Глаша не махала, лишь смотрела, не отрываясь, пока особняк и Михайла Петрович из взгляда не скрылись. Затем достала из ридикюля конфискованную у Дуни на время поездки монографию Николая Николаевича. Глаша лучше бы роман почитала, но новый не успела в книжной лавке купить. Но, приступив к чтению, она уже не могла оторваться. Язык повествования оказался лёгким, подача материала занимательной, к тому же Глаше словно наяву слышался голос Николая Николаевича. Казалось, это он проводит урок, шагая, по устоявшейся привычке перед сидящими за столами ученицами. Благодаря плавному ходу коляски, а Михайла Петрович на рессоры с амулетами не поскупился, Глаша смогла полностью погрузиться в книгу. Тётушки Платона лишь улыбались, немного сожалея, что в их детстве папенька с маменькой образованием дочерей не озаботились. Умей они даром управлять, небось и жизнь по-другому бы сложилась.
Маменька Платона некоторое время смотрела на Глашу осуждающе,
