к ремню брюк.
Марфа наклонилась ближе, и я почувствовал прикосновение ее мягкой груди, теплое дыхание на своей коже. А после она опустилась на колени подле кровати.
И вдруг меня охватил страх. Не тот привычный страх, который я вызывал у других, а совершенно новое, незнакомое чувство. Страх перед этими новыми ощущениями, перед этой человеческой близостью, которой я никогда не знал.
— Нет, — выдохнул я, отстраняясь. — Марфа, ты должна уйти.
Она замерла, удивление и обида промелькнули в ее глазах.
— Но, господин…
— Прочь, — мой голос звучал хрипло, — уходи. Сейчас же.
Марфа отступила, ее лицо стало непроницаемым. Она молча поклонилась и вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Я остался один, чувствуя, как бешено колотится сердце. Что это было? Почему я отреагировал так… по-человечески? Эти эмоции, эти желания — они были чужды мне, и в то же время казались такими естественными в этом теле.
Я лежал на кровати, уставившись в потолок. Как справляются с этим люди? Как они живут?
Эта ночь обещала быть долгой. Я знал, что сон не придет ко мне легко. Слишком много нового, слишком много непонятного произошло за этот день.
Глава 4
Резкий крик ворвался в мой сон, словно удар хлыста. Я вскочил, путаясь в простынях, сердце бешено колотилось.
— На колени, ничтожества! — раздался властный голос со двора. — Скоро вы все будете моими, и если я прикажу вылизывать мои сапоги, вы будете делать это с благодарностью!
Что за чертовщина? Это кто-то голосит на моих крепостных?! Не мужик, это мои крепостные! Кто посмел распоряжаться ими на моей земле?
Я подлетел к окну, едва не сорвав тяжелые бархатные шторы. Яркий утренний свет ударил по глазам, заставив меня на мгновение зажмуриться. Нужно уже привыкнуть к палящему огненному шару в небе… Когда зрение прояснилось, я увидел источник шума.
На заднем дворе, словно павлин среди куриц, красовался молодой человек. Его платиновые волосы сверкали в лучах восходящего солнца, словно начищенное серебро. Дорогой костюм цвета морской волны сидел так идеально, будто был частью его тела. В руке он сжимал трость с серебряным набалдашником в виде змеиной головы.
Лицо незнакомца, бледное и остроугольное, кривилось в презрительной усмешке. Серые глаза холодно оглядывали двор, словно выискивая новую жертву для издевательств.
— Эй, ты! — рявкнул он, указывая тростью на пожилого садовника. — Да-да, ты, старый пень! Подойди сюда!
Дрожащими ногами старик приблизился к нему. Блондин окинул его брезгливым взглядом.
— На колени! — приказал он. — Я хочу видеть, как ты будешь целовать мои сапоги!
Внутри меня что-то щелкнуло. Гнев, горячий и яростный, затопил все мое существо. Как он смеет? Это мои люди, моя земля!
Я бросился к гардеробу, на ходу натягивая первое, что попалось под руку — белую рубашку и темные брюки. Плевать на этикет, я должен был остановить это немедленно.
Вылетев из комнаты, я едва не сбил с ног Ольгу, которая только что вышла из своих покоев. Ее волосы были растрепаны, а на лице читалось смятение.
— Что за шум? — спросила она, подавляя зевок.
— Сейчас разберусь! — бросил я, перепрыгивая через две ступеньки.
— Только держи себя в руках! — крикнула она мне в спину.
Ворвавшись во двор, я увидел, как этот белобрысый хлыщ замахивается тростью на Марфу, которая, спотыкаясь, пыталась увернуться от удара.
Мир словно замедлился. Я почувствовал, как демоническая сила вскипает внутри меня, требуя выхода. Одним стремительным движением я оказался рядом с Марфой, перехватив трость в сантиметрах от ее лица.
— Какого дьявола ты творишь? — прорычал я, сжимая трость так, что дерево затрещало.
Блондин уставился на меня, его серые глаза расширились от удивления, а затем сузились в ледяные щелочки.
— Ведминов? — выплюнул он, пытаясь выдернуть трость из моей хватки. — Какая неприятная неожиданность. Я думал, ты все еще гниешь в своей постели.
Я узнал его по воспоминаниям Ивана. Это был Дмитрий Шереметьев, сын одного из самых влиятельных графов империи. Мы встречались несколько раз при дворе, когда отец Ивана еще был жив. Ивана он всегда презирал, считая слабаком и недостойным наследником.
— Шереметьев, — процедил я сквозь зубы, — что ты здесь забыл?
Дмитрий выпрямился, одернув свой идеально сидящий пиджак. Его губы изогнулись в надменной усмешке.
— О, Ведминов, неужели ты не рад старому другу? — протянул он, растягивая слова. — Хотя, о чем это я… Какие уж тут друзья, когда твой род пал так низко. Мы с такими предпочитаем не знаться…
Ах ты ж разряженный петух… Я почувствовал, как гнев поднимается во мне горячей волной.
— Убирайся, — произнес я тихо, но в моем голосе звенела сталь. — Немедленно.
Дмитрий фальшиво рассмеялся.
— Убираться? О нет, дорогой Ванечка, — он сделал шаг вперед, его глаза блеснули злорадством. — Я, пожалуй, задержусь. Знаешь, может быть, я даже возьму в жены твою сестру. Ольга, кажется? Ей ведь нужен достойный муж, а не нищий брат-калека.
Я едва сдерживался, чтобы не броситься на него. Но тут раздался властный голос:
— Дмитрий! Довольно!
На крыльцо веранды вышел высокий мужчина средних лет. Его седеющие волосы были аккуратно зачесаны назад, а холодные серые глаза смотрели с нескрываемым презрением. Это был граф Ростислав Вадимович Шереметьев, отец Дмитрия.
— Надо же, какие люди! — раздался голос матушки. Агриппина Дмитриевна вышла из дома, ее лицо было бледным, но держалась она с достоинством подходя к уличному столику и стульям. — Чем обязаны визиту столь высоких гостей?
За матушкой вышла Олька и сделав реверанс присела рядом с матушкой аккуратно уложив подол платья.
— Полно, Агриппина Дмитриевна! — прогнусавил граф, растягивая слова. — Уж не думали ли вы, что мы позабыли о ваших… хм, затруднениях?
Он брезгливо смахнул невидимую пылинку с обшлага сюртука и скривился, словно от зубной боли. Дмитрий же, тем временем, бесцеремонно плюхнулся на стул рядом с Ольгой и, закинув ногу на ногу, процедил:
— А ведь папенька, между прочим, по доброте душевной согласился выкупить ваше захудалое поместье. За долги! Иначе вам, голубушка, их ни в жизнь не погасить.
— Однако, — вновь заговорил граф, — мы получили известия о якобы чудесном выздоровлении вашего… сына. И даже более того — о его поступлении в Магическую Академию!
Он скользнул по мне оценивающим взглядом и фыркнул:
— Хотя, признаться, в
