весь класс что-нибудь обидное. Он даже начал уже воображать, как это произойдёт, но вдруг ощутил такое тепло на груди, будто к ней приложили грелку или тёплый шарф. Мальчик вспомнил, как прижимал к себе шерстяную колючую шапку Петруши, «Голубушку», и на душе его стало спокойнее.
Прозвенел звонок… Последний…
К набережной Стёпа мчался быстрее ветра, не останавливаясь, не теряя ни одной минуты на отдых. Так торопился, что даже не стал застёгивать куртку. «Сдержал своё слово Петруша? Ждёт? Не может быть, чтобы не ждал!.. – думал мальчик. – Петруша точно не обманет!»
Мольберт стоял на месте. Вокруг него, как группа дошколят возле воспитателя, выстроились на набережной рамы с разноцветными, яркими рисунками.
– О! Ты пришёл, радость моя! – окликнул Степана Петруша, выглянув из-за мольберта. – Как раз вовремя! Как раз вовремя! Ещё и кипяточек не успел совсем простыть, и хлебушек – в самый раз будет…
– Как я рад, что вы здесь! – искренне сказал Стёпа, вглядываясь в ласковое, доброе лицо старика. – Я уж боялся, что вы не придёте…
– Да как же это возможно? Я же тебя покормить обещал! А это дело святое… Обязательности требует. Нешто ребёнок должен голодать, оттого что одному дураку лень на прогулку выйти, воздуха глотнуть?!
Старичок сидел на ящике и сосредоточенно готовил обещанную похлёбку. На коленях у него стояла подозрительного вида кастрюля, из которой, как джинн, валил густой пар. Петруша мелко, как птицам, крошил туда корку скрипучего, давно лежалого хлеба.
– Сейчас-сейчас… Минуточка – и всё будет готово… – приговаривал он. – А лучку добавлю, так и вообще – высший сорт получится.
– Это как раз тюря? – решил уточнить Стёпа для завязки разговора. – Стойте! Там же п-плесень! – запнулся он, увидев, как в кастрюльку упал позеленевший с бочка кусок хлеба.
– Ничего, так ещё полезнее будет, – беззаботно пожал плечами Петруша. – Пенициллин! Слыхал о таком? Его из плесени добывают. Это вещь полезная, а значит, и нам не навредит… Только желудок крепче станет. Ах да! Я же про лучок-острячок чуть не забыл!..
Петруша полез в карман и долго, будто в лабиринте, искал там луковицу. Наконец нашёл, не торопясь, очистил кожицу и сунул мусор обратно в пальто.
«Мама говорила, что плесень – это убийца, – с тоской вспомнил Стёпа, но потом ободрился, на ум пришла любимая поговорка: – Что нас не убьёт, то сделает сильнее…»
– Да ты не бойся, радость моя, – улыбнулся Петруша, шинкуя на ладони луковицу. – Помолившись, можно и яду выпить, и ничего не будет. А это – тюря. Суп бедняков. Ещё недавно весь народ только так и обедал. Это теперь все привыкли разносолы изысканные вкушать, а раньше покрошил хлебца в воду, посолил – и сыт. А если ещё маслицем полить удалось – так вообще не еда, а праздник! Бери ящик, а я тюрю нашу понесу – и будем мы с тобой ложками стучать и лясы точить и на прекрасный вид любоваться. Вот какой у нас с тобой ресторан сейчас будет!
Старичок энергично сбежал по ступенькам к самой воде, Стёпа едва поспевал за ним. Поставив кастрюлю на ящик, Петруша снял шапку сначала с мальчика, потом с себя, широко перекрестился на купола Петропавловской крепости, в пояс поклонился и проговорил:
– Едят убозии и насытятся, и восхвалят Господа взыскающие Его, жива будут сердца их во век. Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу. Аминь! Вот и хорошо! – добавил он после короткой паузы. – Теперь приземляемся!
И Петруша сел на краешек ящика, так чтобы места хватило и Степану, и поставил кастрюльку себе на колени.
– В тесноте, да не в обиде! – звонко рассмеялся, будто рассыпал копеечки, старик. – Я тебя не обижу, а ты меня. Вот такая дружба у нас крепкая с тобой завяжется. Нынче и на всю жизнь! Ложка тебе, ложка мне – и тюря поровну!
Снова закопавшись в карман, Петруша выудил оттуда две деревянные ложки. Ту, что была поновее, с орнаментом, отдал Степану, потёртую, с щербинами по краю – взял себе.
Проглотить первую порцию воды с разбухшим хлебом оказалось делом не простым. Но и отказаться было нельзя: Петруша с детским, восторженным интересом следил за тем, как Стёпа будет пробовать то, что он приготовил.
Поборов себя, мальчик засунул ложку в рот. На вкус тюря была странной, кисловатой и пустой, хлеб – скользким. К такой еде надо иметь привычку. Сильно портило впечатление и воспоминание о малахитовом, пушистом налёте плесени.
– Теперь, радость моя, черёд за мной. Вот такое равенство у нас будет и братство… Хорошо ведь?
– Ага! – искренне кивнул Стёпа.
Сидеть вот так, совсем рядом с Петрушей было большой радостью. От старичка веяло теплом, особенно от его огромного, летнего, небесно-голубого взгляда.
Тюря с каждой ложкой казалась всё вкуснее, а вскоре – и вовсе закончилась.
Нева будто дремала, дышала спокойно и ровно, по её поверхности лениво и плавно перекатывались круглые, словно обтёсанные волны.
– Ну вот и слава Богу! – улыбнулся Петруша. – Сыты, а значит, живы и довольны!
– А там почему-то водоворот… – торопливо проговорил Стёпа, боясь, что Петруша сейчас встанет и уйдёт куда-нибудь, и указал на тяжёлую, чёрную воронку, которая штопором въедалась в Неву возле Литейного моста. – Там ещё всегда шум стоит, будто кто-то рычит и ворочается на дне. Я в детстве этого места очень боялся! Знаете, мне даже казалось, что вот-вот оттуда какое-нибудь чудовище выберется… Здесь как раз… по этим ступенькам выползет на набережную… Я даже однажды на лестнице мокрый след видел, будто от широченного брюха и хвоста. А потом по Литейному поползёт и будет всех подряд ловить и проглатывать, а когда наестся – обратно, в Неву уберётся, отлёживаться…
Господи, спаси и помилуй!
– Ой ли? – вздохнул горестно Петруша и покачал головой. – Не наестся. Никогда оно не насытится… Сколько бы не нахватало себе хороших жизней. Тьма очень прожорливая, ей всегда всего мало будет…
Реакция старика очень напугала Степана. Значит, правда, что там, совсем рядом с ними, под мостом, в глубине реки сидит чудовище?! Настоящее… К тому же ненасытное… Мальчик уставился на воронку и стал с замиранием сердца ждать, что будет дальше.
Петруша молчал, вздыхал, шептал что-то одними губами. Сначала Степану показалось, что старик молится, но потом он понял, что тот перечисляет имена людей, он даже смог разобрать знакомое имя «батюшка Стефан Черняев» и, прислушавшись, несколько других: «батюшка Николай Меринов, батюшка Пётр Ревенко…» Список, кого помнил и поминал Петруша, был такой длинный, что чем дольше он шептал их имена, тем больший ужас овладевал мальчиком: «Сколько их… И я должен быть там…»
Кружение воды завораживало и затягивало
