иногда во дворе. Изредка мама.
В детстве я упрямо называл себя «Аша», что дало повод сестре моей, Инге, долго обзывать меня «кашей», после чего я назвал себя «Лёка». Мама утверждала, что это она меня так окликнула, а я отозвался. Кто знает.
… Теперь я редко зову её. Чаще во сне. Разными именами, но она не откликается. Слишком плотный туман сомкнулся за ней…
— Лесик? — повторила мама. — Ты слышишь? Иди скорее, я вымокну вся. Их ящик тут.
— Иду я, иду, — ответил я и подумал: заговорила прямо-таки стихами.
На улице меня встретил дождь — нудный и холодный, как это и бывает в октябре. На подобную хмурь так приятно смотреть из окна тёплой комнаты. Мокрый и чёрный асфальт во дворе был усыпан пятипалыми кленовыми листьями, жёлтыми и яркими. Пахло прелью. Я попрыгал по лиственным звёздам. Капелька упала мне за шиворот.
— Как бы ты могла вымокнуть? — спросил я у мамы. — Ты же в телефонной будке стоишь. Чебурашка…
— А если бы я вышла? — ответила мама и действительно шагнула из будки на мокрую мостовую.
— Был бы шишел-мышел, — пробормотал я, подхватывая высокий, с удобной ручкой ящик, где сквозь щели между дощечками красные яблоки выглядывали на улицу.
— Почему? — усмехнулась мама.
— Вышел, — пропыхтел я. — Сколько здесь килограмм? Можно ли такие тяжести таскать детям?
— Что-то я не вижу детей здесь, — насмешливо сказала мама. — А ты?
— Я смотрю под ноги, — ответил я. — Чтобы не споткнуться.
И почти сразу споткнулся на правую ногу.
— Кого-то встретишь, — заметила мама. — Смотри, осторожнее будь. Не рассыпь яблоки…
И мы пошли вверх по лестнице.
От рынка к нам недалеко — квартал. Мелкий дождик тщательно кропил нас со всех сторон, капли туго щёлкали по маминому зонту, свет фонарей путался в ещё уцелевших листьях, лужи шлёпали под ногами. В домах уже зажглись окна, шторы ещё не задёрнули. Тёплый свет из окошек смешивался с лиственной желтизной.
«Скоро похолодает, — подумал я. — И будет нам снегопад вместо листопада».
— Только сразу всё не съедай, — нарушила молчание осени мама, — тут и на день рождения должно хватить.
— Ящик можно и оставить… — ответил я. — Там ещё дико аппетитные опилки в нём.
— Кого бы ты пригласил? — поинтересовалась мама, я подозрительно зыркнул на неё, укрытую зонтом. — Может, правда, ты кого-то уже позвал? — воркующим голосом продолжила она. Ты скажи, я попрошу стулья.
— Может, ещё и не придут, — фыркнул я.
— Ты знаешь, — помолчав секунду, заметила мама, — я как-то с ними без разговоров, даже с венскими, в общем, и в руках принести могу. Да и ты не станешь же уговаривать тубаретки.
— Табуретки, — снисходительно заметил я. Мы подходили к дому, и он, увенчанный шпилем, зажелтел конструктивистской громадой среди октябрьских сумерек.
— Я так и сказала, — сердито заметила мама, когда мы зашли во двор, — нечего передразнивать. — Она кашлянула и добавила, — это всё Ада… Она так говорила… Говорит, ну я и подхватила… тогда.
Мы подошли к крыльцу подъезда, оно было высоким — одиннадцать ступенек.
— Так кого ты всё-таки позвал? Понятно, что Валика, Рому, ещё кто-то будет? — уточнила мама.
— Вот сейчас кого-нибудь встретим, и я позову, всенепременно, — сказал я.
Дверь парадного открылась, и к нам выплыла Аня Гамелина с третьего этажа, из пятидесятой. В руке она держала аккуратненькое ведерко. Полное.
— Добрый вечер, Алла Петровна, — поздоровалась Аня и явила маме косу, отработанным движением перекинув её на плечо. Затем отметила и моё присутствие:
— Привет.
— И тебе не кашлять, Гамелина, — бонтонно ответил я, разглядывая изменившуюся за лето Аню. — Куда мчишься на ночь глядя?
По Аниному личику пронеслась некая тень:
— Такая темнотища, — сиротливо обратилась она к маме. — А меня вот выгнали…
— Совсем? — встрял я. Гамелина, которую мы в детском саду обзывали Гантелей, сосредоточила на мне взгляд, похлопала ресницами и зловеще прищурилась.
— Мусор выкинуть, — сказала она тоном Марии-Антуанетты, замечающей палачу: «Очень жёсткая тут у вас досточка, мсье».
— Ну, это решаемо, — вынесла вердикт мама, — очень даже. Мы с тобой поговорим, а Леська тем временем выбросит мусор. Да? Быстренько-быстренько, помоги Ане. Такой пустяк.
Я ощутил укол. В юности мама отменно фехтовала, это и объясняло очень многое в тактике её разговоров со мной.
— Даже не спрашиваю, кто потащит яблоки наверх, — изрёк я. — Давай, Гамелина, свою майскую розу. А то уже амбре…
— Наши вёдра не воняют, — высокомерно заявила Аня, — спасибо… Леська.
В ответ я фыркнул.
Возвращаясь с пустым ведром, я окончательно промочил ноги.
Мама с зонтом и Аня стояли на ступенях. Мама была на три ступеньки выше. Между дамами кружился тоненький жёлтый кленовый лист.
— Мы поговорили, — светски сказала мама, — но погода портится. Чего ты так долго?
Кленовый листик, вопреки ожиданиям, вертикально взмыл вверх и растворился в темноте. Мы проводили его взглядами.
— Я расскажу тебе потом, — сказал я маме, — боюсь, ты устанешь слушать.
— Постоянно пикируемся, — сообщила мама, словно сигнализируя: «Это подростковая дурость. Ничего страшного».
Аня трогательно улыбнулась и перекинула косу на спину.
— Ну, — выдохнула мама. — Пойдёмте, наверное? Лесик, ты ничего не хочешь сказать Ане?
Она открыла дверь, и пружина издала длинный скрип.
— Спасибо за незабываемую прогулку с ведром, — сообщил я в сторону Гамелиной.
Мама поджала губы и осудила меня.
— Не по-рыцарски… — сказала она.
— Ты просто не всё знаешь о них, — заметил я, проходя в парадное, — о рыцарях.
— Ну, наверное, — ответила мама, складывая зонт.
— Ничего наверного тут нет, — ответил я, взбираясь на середину пролёта, — в те времена мусор выбрасывали прямо в окна. На рыцарей.
— Зачем? — кротко спросила стоящая внизу лестницы Аня. Я посмотрел на неё с некоторым беспокойством. Гамелина расстегнула куртку…
— Чтобы привлечь внимание, — пробурчал я. — Представь, Гамелина: ты, летом, на вонючей лошади, и сама потная, вся в железяках и с ведром на макушке, а тут сверху мусор. Возможно, жидкий.
— А если зима? — спросила Аня, поднимаясь за мною следом и помахивая пустым ведром.
— Тогда твёрдый, — убеждённо ответил я, — всё равно неприятно. Шум опять же и звон. Рыцарь сразу приступит к осаде…
— Фу! — сказала мама сверху. — Ну что за тема для бесед?! Меня просто мутит уже.
— Ладно, хорошо, — подытожил я, — здесь некоторые несут тяжести. Не до болтовни. Пока, Анька.
Мы дошли до гамелинского этажа.
— Я так поняла, что приглашения не дождусь, — скромно сказала Аня, пододвинув ведро вплотную к своей двери. Я притормозил и развернулся.
— А подарок ты приготовила? — спросил я, небрежно перебрасывая тяжелый ящик из одной руки в другую.
— Александр! — грозно сказала мама из мрака наверху. Эхо грянуло в пролёт лестницы, раскрошив моё имя: «Анр-анр-анр…» — и полетело
