— В таком случае… — Вертен поднялся на ноги, готовый распрощаться.
— На вашей карточке указано: «Завещания и доверительная собственность». Это действительно так?
Вопрос поставил адвоката в тупик.
— Конечно. Я не имею намерения вводить людей в заблуждение относительно своего занятия.
— Успокойтесь. У меня не было намерения обидеть вас. Но мне требуется кто-то для составления моего нового завещания. Следует внести изменения в свете изменившихся обстоятельств. Когда мы можем начать эту работу?
Малер не деликатничал, ведь дело касалось услуг для него. Он слишком привык командовать, когда доходило до этого.
— Вы желаете воспользоваться моими услугами?
Малер уселся на кушетке, оживший и готовый действовать. Он стащил повязку с горла.
— Господин Вертен, вы должны простить мне мою резкость. Это все следствие того, что изо дня в день я вынужден иметь дело с упрямыми певцами. Да, я желаю нанять вас.
Несмотря на его поведение, в Малере было нечто такое, что нравилось Вертену. Этот человек устраивал свою жизнь по своим собственным законам.
— Вы — еврей, — неожиданно заявил Малер. Это была констатация, а не вопрос.
— Я не уверен, что это имеет отношение к данному вопросу.
— Хотя и крещеный. Ассимилированный. Как я.
— Да.
— И происхождением из Моравии, опять-таки как я.
— Вы все узнали обо мне, — поразился Вертен.
— Разве вы бы поступили по-иному на моем месте? Осмотрительный телефонный звонок другу в высших кругах. Не более того.
— И вы удовлетворены тем, что услышали?
— Иначе моя сестра не впустила бы вас в дом. — Легкая улыбка вновь искривила его губы, обнажив неровные, но очень белые зубы. — Итак, что же вы скажете? Стану ли я вашим новым клиентом?
— Конечно. Для меня это будет честью, господин Малер.
Сестра Малера ожидала его за дверью, чтобы спровадить из квартиры. Так точно рассчитала время или подслушивала?
У входной двери она слегка потрепала его по руке, глаза с прищуром уставились на адвоката. У нее был вид женщины, собирающейся признаться в чем-то.
— Густль нуждается в защите. Независимо от того, осознает он это или нет. Я, во всяком случае, рада, что вы пришли.
Прежде чем Вертен успел спросить, что же она имела в виду, Жюстина Малер вежливо, но настойчиво выставила его.
Глава третья
Вертен и Берта начали врастать в размеренный, но еще не устоявшийся обиход семейной жизни. Их домашний уклад диктовался не представлениями, перенятыми от аристократов — завтрак в столовой, визитные карточки посетителей, аккуратно выложенные на высоком столике у входной двери, на скорую руку полдник из чашки кофе с маковым кексом в четыре тридцать, бесконечные и довольно бессмысленные домашние вечеринки, — и не втискивался в более жесткие рамки ортодоксального домашнего очага с его кошерной кухней и строго соблюдаемыми еврейской пятницей и чтением Торы. Вместо этого Вертен и Берта медленно строили свой собственный ритм и свои собственные ритуалы.
Например, завтрак. Этим утром, священным воскресным утром, когда все конторы и школы были закрыты, они предавались праздности в кабинете, каждый погрузившись в свое любимое занятие — чтение. Супруги обнаружили, что чтение за столом было запрещено в их обеих семьях. Точнее говоря, сейчас они размещались не за столом, а симметрично восседали по концам огромного кожаного дивана, купленного по настоянию Берты.
За завтраком еда была не на обеденном столе, а на низком столике перед диваном. Для Вертенов этот прием пищи состоял из крепкого ароматного кофе, сваренного фрау Блачки, и рогаликов из булочной на первом этаже их дома. Вертен обычно пробуждался в пять утра, терзаемый первыми запахами этих утренних булочек, ибо дух сдобного дрожжевого теста растекался вверх по всему зданию. Для Берты, пристрастившейся к новой привычке после краткого пребывания в Лондоне, завтрак означал чайник цейлонского чая и хрустящие тосты, намазанные джемом от компании «Фрэнк Куперс Оксфорд». И чай, и джем приобретались в магазине Шенбихлера на Волльцайле. Одним дождливым мартовским днем Берта познакомила Вертена с сокровищами этой лавки, упрятанной в одном из пассажей на задворках аристократической Волльцайле. Вертену никогда не приходилось вдыхать столько пряных ароматов, скопившихся в одном месте.
Перед тем как обратиться к новой книге очерков Германа Бара[28]о венском театре, жена читала газету «Нойе фрайе прессе»,[29]в то время как Вертен погрузился в книгу Энгельберта Бауэра «Практическое применение электричества». Ему нравилось приобретать новые познания, отучивать свой ум от старых привычек мышления и открывать невиданные чудесные вещи в ежедневно меняющемся мире.
Таков был ритуал воскресного утра, хотя срок их семейной жизни насчитывал всего пару месяцев.
Однако же у фрау Блачки не сходило с лица выражение оскорбленной неприязни по поводу этого порядка, нарушающего все правила приличия. Вертену, холостяку, вполне пристало завтракать в кабинете, но теперь, когда он стал женатым мужчиной, повариха возлагала более высокие надежды на хозяйку дома.
После свадьбы фрау Блачки явилась к нему, подняв вопрос о своем увольнении, поскольку молодая жена наверняка пожелает обзавестись собственным штатом прислуги. И Вертен, и Берта уверили ее в том, что они будут счастливы, если она останется. Тем не менее экономке временами приходилось нелегко. Ей докучала не только непринужденная манера новобрачных. Телефонный аппарат компании «Эриксон», установленный по желанию Берты, являлся источником явлений, сбивающих ее с толку. Экономка застывала как вкопанная перед раздирающимся от звонков телефоном, боясь прикоснуться к нему. Никакие успокоительные разъяснения не могли убедить женщину, что ее не убьет электрическим током, если она ответит на телефонный звонок. А тот факт, что Вертен и Берта предпочли делить общую спальню вместо того, чтобы обзавестись раздельными, привел ее в полное негодование.
Но за долгие годы Вертен привык к ней, а Берта смирилась с поварихой из-за ее неповторимого жаркого с луком.
Так что они не обратили ни малейшего внимания на неприязненное выражение ее лица, когда госпожа Блачки поставила на стол поднос с завтраком и удалилась, оставив их вдвоем, умиротворенных и ублаженных.
— Боже мой, — неожиданно произнесла Берта из-за газеты.
Вертен оторвал глаза от своей книги.
— В чем дело? — произнес он с притворным ужасом. — Члены парламента опять передрались? — Венский парламент славился своими буйными дебатами, временами переходящими в потасовки.
