— Нет. — Берта взглянула на него, и Вертен понял, что за этим кроется что-то более серьезное.
— Это насчет Малера. С ним произошел несчастный случай в Придворной опере.
Вертен уже наполовину выскочил из входной двери, когда наконец услышал предложение Берты:
— Не будет ли разумнее сначала позвонить по телефону?
В спешке он совершенно забыл о такой роскоши, как наличие телефона в их прихожей.
— И правда, — пробормотал он, все еще встревоженный.
— В таком состоянии от тебя будет немного толку для кого бы то ни было. Сделай пять глубоких вдохов.
К ее удивлению, он повиновался и на пятом почувствовал себя лучше.
Адвокат позвонил Малеру домой и связался с сестрой композитора, Жюстиной. Узнав, что травмы Малера не угрожают его жизни и что тот желает встретиться с ним сегодня несколько позже, Вертен закончил разговор, положив трубку на бакелитовый рычаг. Аппарат испустил звенящий звук, как бы возвещая о прекращении соединения.
— Ему лучше? — поинтересовалась жена.
— Значительно. Ты поедешь со мной?
— К Малеру домой?
— Полагаю, мы могли бы сначала заглянуть в оперу.
— Но мой парикмахер не работает сегодня. — Она потешным жестом взбила свои волосы.
— В здание, не на спектакль.
Это добродушное подтрунивание успокоило Вертена, который все еще был изумлен своей реакцией на заявление Берты о травме Малера. Говоря по правде, Малер как человек почти ничего не значил для него. Однако же Вертен предложил свои услуги барышне Шиндлер и ощутил боль и смущение, что он ничего не сделал в защиту композитора. Фактически он как раз вчера уведомил фройляйн Шиндлер о том, что ее страхи относительно безопасности Малера были необоснованны. Девушка, конечно, начала утверждать противное, и адвокат принялся изображать из себя более мудрого, преклонных лет человека, уверяя ее, что он следит за всем. Теперь Вертен сожалел о своих словах и о своем тоне самодовольной самоуспокоенности в телефонном разговоре с девушкой.
Уравновешенный подход Берты к происходящему был именно тем, что ему требовалось сейчас; поэтому-то он и пригласил ее примкнуть к расследованию. Жена старалась не показать этого, но Вертен видел, что она была рада присоединиться к нему.
Пятью минутами позже, после поспешного звонка в дирекцию оперы, они уже были на улице и быстро шагали в направлении Рингштрассе.
Зданию Придворной оперы было всего тридцать лет, но оно имело внешний вид и степенность преклонного возраста. Песчаник уже приобрел красновато-коричневый оттенок, а медная крыша покрылась пастельно-зеленой пленкой. Хотя здание было спроектировано со смесью исторических стилей, типичной для других зданий Рингштрассе, преобладал все-таки стиль Ренессанса, в особенности в лоджиях и портиках, выступающих из боковых стен. Огромное строение было сооружено на площади по меньшей мере в 150 000 квадратных футов, граничащей с Рингштрассе и фешенебельной Кертнерштрассе. Для Вертена, однако, основным недостатком Придворной оперы являлось то, что она была слишком спрятана среди других зданий и невозможно было получить ее общий обзор: к ней не вел широкий бульвар, как к Парижской опере.
В свое время суммы в шесть миллионов золотых гульденов, в которую обошлось сооружение театра, хватило бы для строительства по меньшей мере шести жилых зданий для рабочих, о чем Берта не переставала твердить Вертену. Такие жилые дома дали бы приют нескольким сотням из тысяч рабочих-бедняков, которые либо снимали койки, когда законные владельцы жилья обретались где-то в другом месте, либо вынуждены были полагаться на общественную благотворительность и комнаты для обогрева в виде крова. Еще хуже приходилось тем тысячам людей, которые — в результате увеличения населения Вены в четыре раза менее чем за одно поколение — были вынуждены прикорнуть на скамейках или жили, подобно крысам, в огромной разветвленной подземной канализационной сети.
Однако Вертен, направляясь вместе с Бертой к окошку театральной кассы со стороны Кертнерштрассе, не забивал себе голову вечным спором о том, что важнее, нужды искусства или потребности общества. К счастью, у этого окошка под аркадой еще не собрались толпы. Тем не менее через несколько часов помещение кассы будет до отказа забито мужчинами, женщинами и детьми, выклянчивающими лучшие места; театральные барышники в заплатанных пальто будут предлагать свои билеты по непомерной цене, и всегда найдется отчаявшийся театрал, готовый выложить требуемую сумму.
Господин правительственный советник[30]Ляйтнер, третий в руководящей иерархии после гофмейстера, князя Монтенуово и интенданта барона Вильгельма фон Менкля, как и было уговорено, дожидался у входа. Вертен затратил всего мгновение, чтобы перед уходом из квартиры сообщить по телефону, что он является адвокатом Малера, но это известие подняло целую бурю в голове господина правительственного советника. Не попахивает ли дело процессом о денежном возмещении за причиненные телесные повреждения? Вертен предпочел не делать ничего такого, что заставило бы данное должностное лицо отказаться от этого предположения.
Ляйтнер, крупный государственный чиновник, после того как посетители должным образом представились, весь рассыпался в улыбках и снисходительной болтовне и повел их вверх по центральной лестнице в главный зал. Он оказался человеком среднего роста, вырядившимся в этот теплый день в черный двубортный шерстяной костюм и высокий накрахмаленный воротник. Один взгляд на него заставлял обливаться сочувствующим потом Вертена, одетого в зеленый полотняный костюм, сшитый в стиле народной одежды. Хотя дело происходило в начале июня, в городе уже установилась высокая температура.
Однако Ляйтнер не проявлял никаких признаков страданий от жары. Его седеющие волосы были довольно коротко подстрижены и имели такой вид, как будто он этим утром пренебрег их причесыванием. Чиновник носил бороду, и, подобно его волосам, она была коротко подстрижена и тоже тронута сединой, проглядывающей пятнами на щеках и подбородке. У него были карие глаза, которые, как заметил Вертен, едва они вошли в зал, он не сводил с него. Ляйтнер производил общее впечатление человека, привыкшего отдавать приказы.
— Как я уже говорил, инцидент произошел в мгновение ока. Но я уверяю вас, медицинская помощь была призвана немедленно…
Эти слова, расчетливые, почти лебезящие, находились в разительном противоречии с внешностью Ляйтнера. Вертен искоса взглянул на Берту, чтобы удостовериться, заметила ли это она, как и он. Однако ее взгляд пополз вверх, в огромное пространство. Взгляд Вертена последовал туда же. Ему раньше никогда не доводилось бывать в Придворной опере в дневное время, хотя уличный свет и не проникал в этот огромный позолоченный зал. Однако, освещаемый в последнее десятилетие электричеством, театр ожил под сверканием сотен огоньков в центральной люстре, висящей высоко над головой. Слабое освещение, едва видимое при верхней иллюминации, все еще горело в середине сцены, дабы отогнать злых духов.
