вырезали на стенах вокруг храма. Это было правильно. Лучшие отдают свои жизни и на их место приходят те, кто остался. Чтобы тоже попытаться стать лучшими. Таков порядок вещей.
— Да, — сказал он. — Спасибо.
Здесь тоже было принято жить по одному. Ланс по-прежнему не понимал, как можно выбрать такое по доброй воле. Но в распахнутое окно можно было слышать уличный шум — гудки машин, крики разносчиков, шаги, голоса. Это убеждало его в существовании других людей. Это успокаивало.
Только раз он проснулся от шума грозы. Из окна тянуло сыростью, он встал, чтобы закрыть ставни, и застыл. На мокром подоконнике сидела фея и глядела на него, склонив голову набок.
Ланс поклонился — неглубоко и коротко. Она не приняла его служения. Но она отправила его в Камелот. Он был благодарен.
— Как ты, Ланс? — спросила она.
— Хорошо, — сказал Ланс.
Она покачала босой стопой:
— Лучше, чем на озере?
— Лучше.
Ланс думал, что она обидится. Но фея засмеялась:
— Вот и прекрасно.
Она прикусила губу, кивнула сама себе и сделала жест рукой:
— Подойди.
Ланс сделал шаг. Фея протянула ему кольцо — тонкий серебряный обод.
— Если тебе понадобится помощь от меня — брось его в текущую воду. Я услышу. — Она склонила голову к плечу. — Прости, если мы смогли помочь тебе меньше, чем хотели, Ланс.
Ланс помолчал.
— Ты дала мне имя, — наконец, сказал он. — Спасибо.
— Удачи тебе, — сказала она, выпрямляясь в окне, как в раме.
Сверкнула молния — и фея исчезла.
Ланс закрыл окно, открыл ящик стола и сунул подарок на самое дно.
Он знал, что никогда им не воспользуется.
Они шли по улице. Трость Дяди-бена стучала по плотно пригнанным камням мостовой. Прохожие с ним здоровались.
Они свернули к узорной металлической решетке, прошли сквозь ворота и оказались среди деревьев. Листья на них были желтые и лежали на земле грудами.
Дядя-бен подошел к скамейке, сел, вытянув вперед ногу, и приставил рядом трость. Потом полез в карман, вынул блестящий металлический кругляшок и подал Лансу:
— Купи-ка мне газету, сынок.
Ланс поглядел на кругляш. Он был светлый и очень ровный. На нем был отчеканен профиль. Ланс узнал Короля.
Он перевел взгляд на Дядю-бена, чтобы переспросить, что нужно сделать, и увидел у него странное выражение на лице.
— Тебя что, правда феи подбросили?
Ланс вспомнил Фею Озера — белое лицо, по которому ничего невозможно прочитать, тонкий голос, светлый и холодный, как лезвие: «Ты можешь совершить великие дела. Я знаю короля людей. Ты можешь стать лучшим из его воинов».
— Фея, — сказал Ланс. — Одна.
Колдуна он убил. И это было все хорошее, что можно было вспомнить о времени на озере.
— Эк тебя угораздило… Садись, — Дядя-бен похлопал ладонью рядом с собой.
Ланс сел. Дядя-бен помахал в воздухе тростью и зычно гаркнул:
— Эй! «Герольд», давай сюда!
С другой стороны аллеи подбежал мальчишка в великоватой одежде. Дядя-бен сунул ему кругляш и получил взамен стопку тонких, вложенных друг в друга листов. На первом большими красивыми буквами значилось «Утренний герольд» и «Королева посещает госпиталь Сент-Клэр». Ниже был нечеткий черно-белый рисунок, но Ланс на миг задохнулся — Королева стояла на балконе, маша рукой, и ветер развивал светлые пряди из-под широкополой шляпы. Лансу показалось, что он слышит смех и чувствует запах, нежный и сладкий, которому нет названия.
Дядя-бен свернул газету и сунул ее в карман пиджака. Ланс очнулся.
— Итак, что ты хочешь делать, дальше? — спросил Дядя-бен.
— Я хочу служить Королеве, — сказал Ланс.
Из-под седых усов скобкой раздалось совиное уханье — Дядя-бен смеялся.
— Кто бы не хотел! Куда бы тебя пристроить… надо подумать…
Дядя-бен взял трость, сложил ладони на набалдашник и упер в них подбородок.
Ветер гнал по аллее желтые и красные листья. Шелестели деревья, высаженные рядами. Над деревьями кружила гигантская птица с четырьмя крыльями. Ланс вгляделся и увидел внутри нее человека в шлеме.
— Что это? — спросил Ланс.
Дядя-бен очнулся от размышлений и поднял глаза вверх.
— Королевская почта.
Красная птица с кругами на крыльях сделала петлю в небе. За спиной человека в ней вился белый шарф — как флаг на копье.
Ланс представил, как летит на птице, а внизу на балконе стоит Королева и машет ему рукой.
— Ишь, пижонит… — одобрил Дядя-бен. — Нравится?
— Да, — сказал Ланс.
— А правда, иди-ка ты, сынок, в авиаторы, — сказал Дядя-бен. — Здоровьем тебя бог не обидел. Читать-писать мы тебя поднатаскаем, там много не надо.
— Я умею, — сказал Ланс.
Дядя-бен опять заухал:
— Тем более.
Побежали дни. Ланс вложил себя в местные обычаи, как вкладывают нож в ножны. Он учился правильно приветствовать, прощаться, благодарить; носить местную одежду; есть ножом и вилкой; делать покупки; писать чернилами, считать в их странной системе мер; ориентироваться на улицах, уворачиваться от автомобилей; запоминать названия городов и имена королей. Военное дело его поразило. Солнцеликий был прав, скрывая Город от окружающего мира — чего стоили бы пращи против пороха!
Каким большим и пестрым был этот мир. Каким быстрым. Но это был мир людей. Значит, в нем можно было жить.
Он поливал Тете-хелен цветы и читал Дяде-бену вслух «Дневники» Марка Аврелия.
Воздух стремительно становился холоднее и холоднее.
Однажды небо начало осыпаться.
Тетя-хелен сказала, что это снег. Снег ему не понравился.
Когда снег сошел, Ланс завербовался в Воздушную Кавалерию.
Повестка пришла очень быстро. Дядя-бен и Тетя-хелен провожали его на станции («Только обещай писать, миленький!»). Он обернулся, садясь в поезд, и первый раз мимоходом подумал, что, возможно, в их отношении к нему было что-то еще, кроме подчинения порядку вещей и следования королевским приказам. Ему стало неуютно, будто он остался без одежды на ветру.
Но поезд тронулся, и Ланс постарался выкинуть это из головы.
Закончился один этап; начался следующий. Это было закономерно.
На станции Ланса и горстку таких, как он, встретил сержант в синей форме.
Ланс отдал ему честь.
Сержант ответил небрежным жестом.
— Вы, ребята, тут постойте, а я в лавчонку забегу.
Ланс ожидал не такого. Но по другой стороне улицы прошел офицер, чеканя шаг и высекая тростью искры из мостовой — и Ланс подумал, что, может, все не так плохо.
Провожатый вернулся, закуривая на ходу, и повел их за собой. Они прошли за высокие ворота, мимо часового в синем.
Ланс вдохнул и выдохнул. Привычный мир опять остался позади и опять вокруг обступил новый.
Но в этот раз окружающим происходящее тоже было внове. Шансы были равны.
Форма делала их всех одинаковыми, стерев всякие признаки прошлого. Это было хорошо.
Их предупредили, что первые месяца два аэропланов они не увидят. Ланс был к этому готов. Он с легкостью погрузился в ритм учебы, муштры, выполняемых заданий; получаемых и отдаваемых приказов, четкого распорядка. Все это было знакомо. Большую часть жизни он провел именно так. Ограда сборного пункта, отделившая его от внешнего мира, выступала, скорее, защитой. Он ничего не ждал, ни о чем не тосковал. Впереди была цель. Ланс сделал все, что можно, для ее достижения; теперь можно было позволить потоку нести себя.
Днем было не сложно.
Сложно было ночью.
Он этого не предвидел.
Все засыпали. Казарма наполнялась уютными звуками — спящие ворочались на жестких матрасах, бормотали во сне — кто-то звал девушку, кто-то вздыхал и жаловался. Звуки сливались в невнятный шум, Ланс закрывал глаза и уплывал в сон — будто ему опять десять, будто он опять засыпает в общинной спальне, в Городе Солнца, на краю света, далеко, далеко, далеко отсюда.
Ему снилось, что он выходит из спальни, помеченной буковой «омега» над входом, идет по ярко освещенным улицам, мимо расписанных стен, с которых на него смотрят львы и охотники, он идет вдоль стены, лица охотников бесстрастны, львы падают и корчатся под их стрелами. Он подходит к центру, туда, где со львом борется Солнцеликий — великий, мудрый, справедливый, вечный; со всех сторон начинает звучать музыка, древние, размеренные слова гимна:
Славься, славься, Солнцеликий!
Славься, славься, Милосердный!
Ланс открывает рот, чтобы присоединиться, но слова застревают, получается только хриплое «брлюм! брлюм! брлюм!»; хор давится и обрывается; по лику Справедливого ползет трещина, стена рушится, в проеме стоит колдун и хохочет: «Говорите правду! Правду говорить легко и приятно!»
Ланс поворачивается и бежит к храму, слыша, как рушатся, рушатся, рушатся стены за его спиной.
Храма нет, от него остались только руины, и посередине стоит
