судорожно глотнула воздух. Руки и ноги дрожали. Сквозь стиснутые зубы она с трудом произнесла совсем слабым голосом:
— Абди-ага! Я готова целовать тебе ноги. Мемед еще не вернулся… Я пришла спросить, не у вас ли он задержался?
Из дома раздался громкий, грубый голос:
— Кто там? Что тебе нужно в такой поздний час?..
— Абди-ага, да буду я жертвой твоей! Мемед мой не вернулся… Может, он у вас? Я пришла спросить… — снова начала Доне.
— Это ты, Доне? Черт бы тебя побрал! — загремел грубый голос.
— Это я, ага, — отвечала Доне.
— Заходи. Что тебе нужно? — повторил тот же голос.
Согнувшись в три погибели, Доне вошла. На тахте, у
очага, поджав под себя ноги, сидел Абди-ага. Козырек его бархатной шапки съехал на левое ухо. Он всегда так ходил, и в городе и в касабе[5]. Этим он хотел показать свою набожность. На нем был расшитый шелковый минтан[6]. Это был высокий мужчина, с продолговатым лицом, маленькими зеленовато-голубыми глазами и розовыми щеками. Абди-ага перебирал большие янтарные четки.
— Что тебе нужно? — повторил он.
Доне сложила руки на груди и еще больше согнулась.
— Ага, — снова начала она, — Мемед мой все еще не вернулся с поля. Может, он у вас, я пришла спросить.
— Вот как? — сказал Абди-ага и встал. — Так он еще не приходил? Ах, сукин сын! Так он еще не приходил?! А мои быки?.. — Быстро сбросив с себя минтан, он вышел во двор и крикнул:
— Дурсун, Осман, Али, где вы?
Три голоса с разных сторон ответили ему:
— Мы здесь, ага.
— Быстро сюда.
Из темноты выбежали трое. Один из них был Дурсун, крупный мужчина лет сорока. Двум паренькам, которые были с ним, — не больше пятнадцати.
— Сейчас же идите в поле, найдите этого сукина сына. Непременно разыщите быков. Без них не возвращайтесь. Понятно? — приказал Абди-ага.
— Мы так и хотели сделать. Что это случилось с Мемедом? Почему он еще не возвратился? Мы уже говорили, что нужно пойти поискать его, — ответил Дурсун.
Доне заплакала.
— Кончай, кончай! — оборвал ее Абди-ага. — Что нам делать с этим сукиным сыном? Если с быками что-нибудь случилось, я ему все кости переломаю. В порошок сотру!
Дурсун, Али и Осман отправились в путь. Доне тоже пошла за ними.
— Сестра, — сказал Дурсун Доне, — ты оставайся. Если мы его найдем, приведем. Может, он сломал плуг или оглобли? Вот и боится вернуться. Ты не ходи. Мы его найдем и приведем. Иди домой, сестра.
— Благослови вас аллах! Не возвращайтесь без моего сына! Дядя Дурсун, надеюсь только на тебя. Не возвращайтесь без моего сына. Надеюсь только на тебя! Сын мой тебя очень любит, дядя Дурсун, — говорила Доне.
Женщина возвратилась домой.
Дурсун, Али и Осман скрылись в темноте. Ночь. Тишина. Слышится только шум удаляющихся шагов. Даже в темноте они легко находили дорогу. Они прошли маленькое каменистое поле и поднялись на острые скалы. Здесь путники присели отдохнуть. Все трое — рядом, прижавшись друг к другу. Они долго молчали. Только стрекотание кузнечиков нарушало безмолвие темной ночи. Первым заговорил Дурсун, он ни к кому не обращался, казалось, он говорил с ночью.
— Странно! Что случилось с парнем? Куда он делся?
— Кто же знает… — отозвался Осман.
— Знаете, что мне говорил Мемед? — вступил Али. — Я, говорит, пойду в «ту деревню». Если даже меня убьют, я не останусь здесь.
— Уж не сбежал ли Мемед, не свалял ли такого дурака? — заметил Дурсун.
— Если он убежал, то молодец, — процедил сквозь зубы Али.
— Молодец, — поддержал его Осман.
— Наша жизнь хуже смерти, — добавил Али.
— Если бы мы смогли перебраться на Чукурову! — проговорил Осман.
— Чукурова близко, — сказал Дурсун. — Там есть деревня Юрегир. Я из этой деревни. Много нужно работать, но ты сам себе хозяин. Никто не вмешивается в твои дела. Обрабатывай себе землю. На ней родится прекрасный хлопок. Соберешь его. За одно окка[7] — десять курушей[8]. За лето заработаешь в пять раз больше, чем у Абди-аги за целый год. Есть там город, город Адана. Из чистого стекла. Светится и днем и ночью. Словно солнце. Гуляй в свое удовольствие. Дороги между домами (их называют улицами), как стекло, — вылизаны до блеска. Поезда приходят и уходят. По морю плывут пароходы, огромные — целые деревни. Они идут во все концы света и горят, как солнце, прямо утопают в огнях. Раз увидишь — глаз не оторвешь. Денег на Чукурове полным- полно. Всем хватит, только работай.
— Как велик мир! — неожиданно проговорил Осман.
— Ве-ли-и-ик, — протянул Дурсун.
Они поднялись, а Дурсун все еще рассказывал о своей деревне.
Пройдя скалы, они попали в заросли колючек. Колючки цеплялись за ноги, больно кусали.
— Вот здесь, на этом поле, работал Мемед, — сказал Осман.
— Не знаю, это вы должны знать, — ответил Дурсун.
— Вот здесь, — подтвердил Али, который шел справа.
— Здесь? — удивился Дурсун.
— Конечно, здесь. Разве не слышишь, как пахнет вспаханной землей.
Дурсун остановился. Глубоко вдохнул воздух.
— Верно.
— Нога моя попала в борозду, — крикнул шедший впереди Осман.
— И моя тоже, — сказал Али.
— Подождите меня. Я тоже пойду, — крикнул Дурсун.
Они остановились. Дурсун догнал их.
— Сейчас отыщем место, где он пахал, — сказал Дурсун. — Что вы скажете?
— Пустяки, мы найдем, — сказал Осман.
— Послушай, я уже озяб, — сказал Али.
— Сейчас найдем его, и тогда уж… — успокаивал его Дурсун.
Вдруг Осман закричал:
— Борозды, которые он вспахал вчера, так и остались. Сегодня он не пахал.
Али попробовал борозду ногой, обошел несколько раз вспаханное поле.
— Да, сегодня Мемед не пахал. Это старые борозды.
— Как бы ему не влетело… — с сочувствием сказал Дурсун.
— Ничего с ним не случится, он брат самого шайтана. Ничего не случится… — сказал Осман.
— Дядя Дурсун, вы же его знаете! Разве с ним может что случиться? — закричал Али.
— Пошли аллах, чтобы все было хорошо. Мемед — хороший мальчик, сирота, — сказал Дурсун.
Они сели посреди вспаханного поля. Осман набрал хворосту. Пока Али и Дурсун разговаривали, он разжег костер. Все пододвинулись к огню. Начали строить всякие догадки. Мальчику могло стать плохо, его мог унести бешеный волк, мог отобрать быков какой-нибудь вор. И мало ли что еще могло случиться…
Пламя озаряло лицо Дурсуна, оно становилось медно- красным, и едва заметная улыбка пробегала по губам. Костер догорел, па его месте, словно глаза кошки, светилось несколько угольков. Всем троим стало грустно. Али затянул песню. Она печально звучала в ночной тишине:
У порога чиню я телегу чуть свет,
На душе тяжело, там тоски моей след,
Книги
