лет из узкой тропы охотников и торговцев она превратилась в оживленную трансконтинентальную трассу. И находилась в эксплуатации вплоть до 1890‑х, когда железнодорожное сообщение сделало ее ненужной[50].
Реальное продвижение на запад происходило благодаря индивидуальным решениям отдельных колонистов, но в целом оно было частью всеобъемлющего политического представления о будущем. Для поколений основателей, рупором интересов и чаяний которых выступал Томас Джефферсон, обращение США к Западу континента открывало возможность реализовать грандиозную утопию. В видении Джефферсона США получили шанс избежать упадка, характерного для старого европейского общества, благодаря развитию в первую очередь в пространстве, а не во времени. С этой идеей было связано представление о том, что пространство может и должно использоваться для всеобщего благоденствия и личного обогащения[51]. Идеальным поселенцем как для востока, так и для запада США Джефферсон видел фермера-предпринимателя, который живет со своей семьей в самодостаточной общине и участвует в демократическом управлении ее делами.
В XIX веке это представление долго служило моделью для заселения Запада, которая поддерживалась государством и законодательством, в частности принятым в 1862 году президентом Авраамом Линкольном законом о фермерских землях; закон, названный Гомстед-акт, задумывался в качестве социально-политической альтернативы системе рабского труда, существовавшей на землях южных штатов. Этот закон давал право любому совершеннолетнему гражданину, который являлся главой семьи, на практически бесплатное приобретение в собственность участка площадью до 160 акров (около 65 гектаров) из фонда общественных земель на Западе – при условии, что в течение пяти лет он эту землю будет непрерывно обрабатывать. Реальность нередко выглядела иначе. Многие семьи городского Востока США, получив свой фермерский участок («гомстед»), вскоре отказывались от него, и чаще всего земля уходила к спекулянтам. Вообще, маклеры и спекулянты землей были такими же характерными фигурами фронтиров, как и суровый и бережливый поселенец.
Мобильность поселенцев, воспеваемая мифологией фронтиров, была для многих из них прежде всего горькой необходимостью. Землю надо было искать там, где она имелась в наличии и могла быть приобретена; порой, чтобы избежать конфликтов, колонистам приходилось двигаться дальше, сдавая неприемлемые позиции и покидая насиженные места. Наряду со многими историями успеха во фронтирах имели место и менее известные истории неудач. Поселенцы из городов Восточного побережья не были готовы к суровым условиям – почти без инфраструктуры и часто в отсутствие эффективной защиты со стороны властей предержащих. Многие опасались одичания и потери достигнутого ими уровня цивилизованного образа жизни[52]. Большинство в городах востока США разделяли эти опасения. Постепенная мифологизация фронтиров не смогла вытеснить нелестную оценку колонистов. Всеобщее презрение горожан по отношению к кочевникам распространялось и на мобильный образ жизни пионеров пограничного Запада. Известные комментарии современников свидетельствуют, что такой взгляд на феномен массовой миграции распространялся и в других частях света.
До тех пор пока в небольших городках фронтиров не образовалась стабильная община, мужской части поселенцев приходилось искать невест в уже хорошо заселенных, «цивилизованных» частях страны, и это порождало постоянное движение населения в обе стороны. В отличие от торговцев пушниной XVIII века, отношение поселенцев к межэтническим бракам было негативным. Фронтир должен был, по крайней мере теоретически, оставаться «белым», воспроизводя христианский идеал семьи с четким распределением ролей: супруг завоевывает внешний мир, а супруга заботится о сохранении «культуры» в домашних делах. Почти нигде в мире идеал, с одной стороны, самостоятельной, с другой стороны – тесно связанной с соседями семейной ячейки не выразился так монолитно и непоколебимо, как на североамериканском Западе[53]. Отклонения от нормы автономного домашнего хозяйства семейных пионеров существовали не только среди индивидуалистов-золотоискателей. В Калифорнии земля быстро попадала в руки крупных собственников-землевладельцев. Там сельское хозяйство с самого начала велось агрессивными капиталистическими методами. Большое число иммигрантов поэтому не имело иных шансов, кроме как стать безземельными наемными работниками[54]. Тот, кто включался в эту систему, работая батраком у фермера или даже став арендатором, редко мог достичь своим трудом большего. Иммигранты второго поколения также оказывались в относительно неблагоприятном положении. Ирландцы и европейцы с материка, которым не удалось приобрести землю в собственность, попадали в зависимое положение.
На юго-западе нижние слои населения – сельскохозяйственные и горные рабочие – состояли главным образом из мексиканцев, которые подвергались жесткой дискриминации и эксплуатации. Это стало результатом захватнической войны США с Мексикой, когда 100 тысяч мексиканцев внезапно оказались жителями США. Свою роль здесь играли и расистские идеи[55]. Наряду с «классическим» тёрнеровским типом поселенца – патриота-американца,устремившегося на Запад, – фронтиры населяли всевозможные этнические группы. Среди них были иммигранты из Европы (например, из Скандинавии), которые или индивидуально, или группами переселялись сразу на Запад, без акклиматизации в городах на востоке США, а также чернокожее население – и свободное, и порабощенное (иногда это были даже рабы индейских племен). С началом золотой лихорадки и строительства железных дорог среди жителей фронтиров появились китайцы. Во второй половине XIX века этническая картина населения фронтиров была более пестрой, чем в городах на Востоке США. Но ни здесь, ни там жизненное пространство поселенцев не становилось автоматически «плавильным котлом» американской нации[56]. Ситуация фронтиров, таким образом, не может быть упрощена до конфронтации только между «бледнолицыми» и «краснокожими». Здесь складывалась своя иерархия по цвету кожи, подобно иерархии населения, образовавшейся в городах.
По сравнению со многими местностями Европы на территории североамериканских фронтиров приобрести землю в частную собственность задешево было относительно легко. В большинстве случаев ее покупали либо у государства, либо на аукционе. Законодательством были установлены минимальная цена за единицу площади и минимальный размер продаж. Поскольку земля редко предоставлялась государством практически бесплатно (как, например, в случае Гомстед-акта), а существенные юридические препятствия, способные предупредить спекулятивные злоупотребления, практически отсутствовали, перед многими поселенцами вставала проблема финансирования покупки земли[57]. Образ пионера, который живет в деревянном доме и довольствуется натуральным хозяйством, не соответствовал целостной картине мира колонистов. Давно уже ведутся дебаты о том, в какой степени, где, когда и при каких условиях они были вовлечены в рыночные отношения. Не вызывает сомнений, что основным трендом была растущая коммерциализация. Во второй половине XIX столетия господствующим социальным типом в сельскохозяйственных фронтирах стал не традиционный земледелец, живущий плодами своего труда, а фермер-предприниматель. Земля была вовсе не столь легкодоступна, как гласила официальная идеология. Вокруг хорошей земли всегда существовала конкуренция, и расходы на ее приобретение и обработку должны были покрываться в результате последующей эксплуатации. После «зачистки» Великих американских равнин от бизонов и индейцев сюда потянулся большой бизнес скотоводческих баронов из Техаса, финансирование которого велось из городских источников и британского капитала. Так же как и во фронтирах других
