дороге пригодится.
— Это он зря, — покачал головой Бреднев и вздохнул. — Будем надеяться, что обойдется. А вы, Семен Семенович, берите винтовку, заступайте на пост, да никого к себе не подпускайте. Даже если это безобидный мальчонка или старичок. А я подумаю, как вашему делу помочь. Есть у меня знакомец, который в подобных ситуациях лучше меня разбирается.
Ефим вернулся ещё засветло. За спиной набитая котомка, с привязанным котелком, на поясе нож, на груди патронташ через плечо, на плече сразу два ружья, в руках огромный мешок с подпалинами и прорехами, в одну из которых свесился рукав тулупа. Прям: к походу и бою готов!
Я в это время стоял на посту. И когда Севостьянов, сложив добро чуть в сторонке, с оружием в руках подошел ко мне, я смог рассмотреть что же он принёс поближе. Одно из ружей было привычной двустволкой, правда с обгоревшим ложем и небольшой вмятиной на одном из стволов. Вторым — однозарядный карамультук непонятной системы, но вполне приличного вида.
С разрешения Ефима я взял дульнозарядку и разглядел её повнимательней. Во-первых, это оказался капсульный штуцер с хорошо различимыми нарезами, калибром поменьше той винтовки, с которой они охраняли двор. На правой стенке ствольной коробки чеканная надпись «Menteler Zug». Я и не слыхивал о таких ружьях. Сверху на стволе вразброс четыре цифры, единичка, семерка, 287 и 1850. Что они означали — кто его знает. Но если 1850 это год выпуска, то не такое и древнее ружьецо. А еще крошечный крестик: то ли швейцарский герб, то ли какая-то техническая метка.
— Есть пулелейка и все приспособы, — довольно пророкотал Ефим. — Надо только капсюли прикупить, да пороху. Так-то они есть, но маловато. А так, целкий штуцер и не лягается.
— А ну-ка, — послышался из-за спины голос Бреднева. — Что это у тебя? Никак федуловский Новотный?
Ефим явственно смутился, а я переспросил, услышав незнакомое слово:
— Новотный?
Доктор тем временем принял из рук Севостьянова двустволку и принялся её рассматривать.
— Да, — с сожалением время спустя произнес Бреднев. — Было ружьё всем на зависть, а теперь только что на стенку повесить в память, сколько всего погибло ценного на пожаре. Ложе, допустим, и заменить можно. А стволы менять, и чтобы непременно на Новотны, это проще новое заказать. И ждать меньше, и по цене не намного дороже выйдет. А Новотны, молодой человек, это фамилия оружейного мастера.
Коль ружьё бьёт на полсотни
Или больше саженей,
Это значит у Новотны
Сотворён феномен сей.
— Я у ребятенков купил за полтину, — виновато проговорил Ефим, опасаясь, что его обвинять в воровстве.
— За полтину, — хмыкнул доктор. — Не переживай, мастер Федулов, говорят, сгорел, когда взорвался винокуренный завод. А семьи у него не было, значит и близких наследников нет. А судя по ружью — и двор его сгорел.
Мне на мгновение почудилось, что Ефим аж задеревенел, но через миг он расслабился, и я с облегчением перевел дух. Но в памяти остались языки дымного пламени и безуминка в глазах Севостьянова.
— Предлагал я Афанасию Маркелычу продать ружье, — продолжал тем временем Бреднев. — Или обменять его на любое из моих. Отказался, — и тут же сменил тему. — Я домой, а вы постарайтесь сегодняшнюю ночь обойтись без стрельбы.
«Однако они толстокожие в этом времени», — подумал я. — «Пол города в пепел, сколько угорело, сколько обожглось, сколько добра погибло! А им хоть бы что; уникальное ружье обсуждают».
А вот у меня от попадания, да после пожара и прочего приключалова, явное раздвоение личности. Вот с одной стороны я Семен Семенович, и что-то делаю, что-то кому-то отвечаю, а с другой где то глубоко прежний Ярик тем временем бьётся в припадке, не зная чему отдать предпочтение: очередному приступу панической атаки или полноценной истерике.
Кажется я сошел с ума. Какая досада!
К чёрту! Как там говорила небезызвестная дамочка? «Я подумаю об этом завтра». А сейчас надо заступать на пост. Кстати… С этой двустволки Новотного вполне можно сделать обрез. Дешево и сердито! Надо бы Ефиму сказать, пусть займется, как выпадет свободная минута.
* * *
Утром Бреднев приехал на дрожках, управляемых чиновником в мундире.
— Их высокоблагородие господин Гловачевский, из Медицинского Управления военного округа! — склонившись в поклоне с огромным пиететом в голосе прошептал стоящий рядом санитар.
Не хухры-мухры. Высокоблагородие. Он как все кланяются! Будем знать. А то я в местных погонах-эполетах-петлицах, титулах и званиях ни в зуб ногой. Прямо удивительно, что меня как англицкого шпиона до сих пор не разоблачили: этого не знаю, того сроду не ведал. Учить, читать в художественных и научных трудах — это одно. А вот так, чтобы нужное прям отскакивало от зубов… Для этого школьным историком мало быть. Да и какой из меня, будем честно говорить, историк? Спасает только то, что не только я в неадеквате, но и все после пожара в растрепанных чувствах.
Не прошло и получаса как через санитара меня пригласили пройти в комнату, служащую врачу кабинетом и приемной. Севостьянова, что примечательно, не позвали, чином не вышел.
— Валентин Валентинович, разрешите представить вам Семен Семеновича Георгиева, студента-историка, а ныне, по воле Мойр, лекарского ученика.
Я подивился, что меня представили лекарским учеником, но промолчал. Доктору виднее.
— Надворный советник Гловачевский, — едва кивнул военно-медицинский чиновник.
Когда с представлением собеседников было завершено, доктор Бреднев, покинул свой импровизированный кабинет. В эти дни у него было много работы.
— Болгарин? — первым делом спросил Гловачевский.
— Простите? — вопрос застал меня врасплох, я даже растерялся.
— В бытность свою студентом, знавал я одного Георгия Георгиева, болгарина.
— Нет, не болгарин, великоросс, — ответил я, запоздало добавив, — ваше высокоблагородие.
— Впрочем, не важно. Присаживайтесь, разговор предстоит довольно долгий. Антон Герасимович изложил мне ваше дело. И вот что я вам скажу. Олек был, как по мне, так пустой человек, и умер так же дурно, как и жил.
— Простите, Валентин Валентинович. Олек это…?
Прежде чем ответить Их Высокоблагородие с недовольной миной пожевал губами, видно я нарушил какие-то местные правила обращения нижестоящего к вышестоящему. Но ответил и даже разгладил лицо, изобразив нечто, что должно было изображать приветливость.
— Олександер Оченковский, известный также в неких кругах как Сашка Глаз. Дурной человек, грабитель и разбойник, не удивлюсь, если и убийца. Хоть и дворянин, шляхтич. Не знаю,
