более, по живым людям, не возникало. Но тут… Наверное, я случайно потянул за спусковую скобу, или как она в этом карамультуке называется, но вдруг раздался щелчок, довольно громкий, и тут же бабахнуло так, что у меня уши заложило. Перед глазами у меня тут же появилась дымная и остро пахнущая завеса. А когда хоть что-то стало видно, то я увидел вора, лежащего навзничь. И в груди у него, в самый раз в том месте, которое он упорно показывал в качестве мишени, образовалась здоровенная дыра.
И только после этого я посмотрел по сторонам. Оказалось, у меня уже появились зрители. Ефим подходил широкими шагами, санитар дядя Вася чесал затылок на пороге сарайчика, в котором спали мы все. И доктор Антон Герасимович выходит во двор как раз.
Ефим подошел, и взял у меня из рук берданку, которую я, оказывается, не опускал. Вот только что, казалось бы, несколько секунд назад, я держался за нее изо всех сил, а тут даже не почувствовал, как забрали.
— Живой? — спросил я, глядя на лежащего передо мной вора.
— С такого расстояния и таким калибром? — хмыкнул Ефим. — И медведя наповал бы, а этого…
— Значит, мертвый? — продолжал тупить я.
Руки, которые я так и не опустил, ходили ходуном, меня вдруг затошнило, и я отбежал в сторону, давясь рвотой. Немного успокоился я только через пару минут, когда дядя Вася дал мне ковшик с водой, чтобы я прополоскал рот. Я подошел к совещающимся о чем-то доктору и Ефиму.
— Не переживай, студент, — сказал мой соратник по караульной службе. — Бывает. Прибили ворюгу, туда ему и дорога. Сходи, поспи.
— А с этим что? — показал я на тело, которое санитар деловито прикрывал дерюжкой.
— Вывезем да прикопаем. Сейчас народу много хоронят, и этого туда же.
— Идите, Семен Семенович, отдохните, — добавил доктор. — Мы тут и сами справимся.
3
Утром всё закрутилось по-новому, о ночном происшествии и не вспоминал никто. Просто не до того оказалось. Это ночью все спят, а как солнце взошло, так работа всем находится. Бабы, которые приходили помогать по хозяйству, действовали по принципу «я проснулась, все вставайте», и вопить начали, едва войдя во двор. И не от избытка чувств, просто манера общения такая. Наверное, чтобы в отсутствие средств связи можно было поделиться новостями с собеседником на другом берегу Ангары.
И хоть сон долго не шел, но в итоге вырубило меня знатно, и разбудить жизнерадостные выкрики смогли меня не сразу. Я вышел из нашего сарайчика, протирая глаза, и увидел отца Макария. А ведь он явно меня дожидался! Вон как смотрит! Наверное, приходил отпевать умерших за ночь. А как же, медицина работает — кому удалось перенести лечение, тот уходит, а кому нет — тот к священнику. Таким образом на вчерашний вечер у нас было тридцать восемь пациентов, из них шестеро детей. А сколько на утро осталось — так кто ж его знает, еще не узнавал.
— Благословите, — поклонился я слегка, сложив ладони лодочкой перед собой.
Жест этот я долго репетировал, до автоматизма, потому что сначала руки тянулись какой-то домик изобразить, как Черномырдин на предвыборном плакате, а потом до меня дошло, что из-за этого любой меня разоблачить как иностранного агента может.
Потом изобразил целование правой кисти, и получил, как ни странно, вовсе не порицание, что лишил человека, хоть и заблудшего, жизни, а одобрение, что не побоялся пожертвовать собой ради общего блага, выйдя на схватку против заведомо более сильного соперника. Если меня все же за вчерашнее привлекут, я знаю, кого в адвокаты позвать.
Впрочем, я получил задание прочитать по двадцать раз «Отче наш» и «Богородице, дево, радуйся». Хорошо хоть Макарий не спросил, знаю ли я тексты. Потому что первую через пень-колоду изобразил бы, а вот чему там должна радоваться богородица — убейте, не знаю. Тем более, что никаких видеоотчетов от меня не потребовали, так что через врем можно просто сказать, что уже всё, отчитал.
Ефим сидел на завалинке и играл с Саввой. Парень уже вне опасности, ожоги заживают, вот только слабый пока, и головные боли беспокоят. Всё от того, что надышался угаром. Помню, что-то там с кровью происходит, и пока новая не образуется, так и будет страдать.
— Садись, Семён, — пригласил меня здоровяк. — Представляешь, радость у нас. Барыня Анна Алексеевна берет трех пацанов из погорельцев в воспитанники, и Савву с ними. Будет жить у нее, учиться. Мне-то пока… самому бы… — он помолчал, потом наклонился поближе, и тихо, почти скороговоркой, сказал: — Бежать нам надо! Я по ночи не приметил, а утром рассмотрел. Сашку Глаза ты порешил! А он не сам, над ним такие, брат, что и думать страшно! Порежут и тебя, и меня для порядку, да и всё!
— А тебя за что?
— Так разбирать не будут, сторожили мы вдвоем.
Глава 4
Хорошо сказать: бежать! А куда? Как? Ни денег, ни документов. Это в импровизированной больнице я известная личность. А за ее пределами — ноль! Даже хуже: подозрительный чужак. Эх, Рассея! Без бумажки ты букашка, да и с бумажкою ничто. Зато Ничто обумажненное, имеющее право на пребывание и даже в известных границах на передвижение!
После ночного приключения что-то я немного не в адеквате, а потому лучше со своей проблемой обратиться к доктору Бредневу. Тот местный, лучше разбирается в нынешних реалиях. А то имея представление «как нужно» родом из XXI века можно такое наворотить! Нафиг, нафиг!
Антон Герасимович, несмотря на занятость, уделил мне толику своего времени и внимательно выслушал.
— Возможно Ефим и прав, Семен Семенович, когда утверждает, что вам надо покинуть Иркутск. Однако должен сказать, что на территории больницы вы в относительной безопасности… Конечно, дружки этого — Глаза говорите? — вполне могут проникнуть сюда под видом болящего. А там выждать момент, один удар — и дело сделано. Есть среди этой публики умельцы. Я уж не первый год в Иркутске, приходилось освидетельствовать разные случаи. Но если сторожиться, всё не выглядит так страшно. Хотя Ефиму может быть и видней. Он с этой публикой, как я понял, почаще моего сталкивался. А, кстати, где он сам? — встрепенулся неожиданно доктор.
— Пошел поспрашивать в городе, да порыться у себя на пепелище. Может что уцелело, что можно продать или в
