стылой, неприветливой глубины. Он боялся, что окажется в непроницаемом мраке, но в коридоре царила сизая полутьма. Запах смерти и разложения усилился, под руками трещали сухие ветки, а может, кости еще одного ползуна. Стены вдруг разошлись. Огромный зал не имел ни конца, ни краев. Свет мелкой поволокой сеялся в воздухе, превращая кромешный мрак в зернистую тьму, полную тлена и жидких теней. Шагах в десяти он увидел Энны. Рядом покачивались два кожистых кокона. Игнат заспешил, заелозил по полу бесхребетным червем и застыл у ног девочки. Над ребенком парила размытая фигура, сотканная из кромешного мрака, плесени и древних костей. Сгусток первородной тьмы, увенчанный покрытой наростами головой. Ни рогов, ни копыт, но сам Сатана. От фигуры шла волна злобы и властолюбия, хотелось свалиться ниц, внимать каждому слову и выполнять любой, самый безумный приказ. Хозяин, не терпящий неподчинения. Владыка, дарующий по своей прихоти жизнь или смерть.
Фигура подернулась рябью, коконы лопнули с противным чавканьем, и на пол вывалились человеческие тела. В скорченных, хныкающих людях Игнат опознал монаха Капитошку и суку Акыс. Ого! Значит, не один Игнат остался живой!
Акыс пришла в себя, суча ногами и частя одновременно по-русски и по-вогульски. Игнату показалось, будто черная фигура прислушалась. Хлюпнуло, тварь раскрылась от головы до самого низа огромной пастью, полной острых, хищных зубов. Внутри пульсировала багрово-зеленая плоть и сотни, тысячи тоненьких волосков. Пасть схватила визжащую Акыс и захлопнулась. Крики и визг приглушились, было видно, как Акыс, постепенно затихая, бьется внутри. Капитошка жалобно хныкал, пытаясь уползти в смрадную темноту. Тварь тихонько подергивалась, снова хлюпнуло, пасть распахнулась, сплюнув кучу изляпанных слизью костей. Череп подкатился к Игнату, зияя посередине лба круглой дырой. Игната повело, к горлу подступил рвотный комок. Сблевать не успел, из тьмы выполз ком рыхлых щупалец с ртами-присосками на концах. Одно метнулось к Капитошке, второе, причмокнув, впечаталось Игнату в макушку. Голову пронзила резкая боль, руки и ноги отнялись, боль сменилась покалыванием, глаза закатились, и Игнат утонул в расплывчатых грезах, увидев мир, залитый ослепительным солнцем, каменистую равнину, покрытую невиданными растениями, благоухающими цветами и деревьями, настолько высокими, что, казалось, они стремятся под облака. На равнине копошились мириады изможденных голых людей с пустыми глазами: мужчин, женщин, детей, занятых строительством под присмотром мерзких чудовищ, застывших на тоненьких суставчатых лапах. Люди высекали каменные блоки, волокли их к скальной основе и по насыпям поднимали наверх, складывая ряды. Камень к камню, блок к блоку, выше и выше. Чудовища казались заснувшими, но стоило человеку упасть от усталости или замедлиться, твари набрасывались и разрывали в куски. Вновь застывали, а обезумевшие люди горстями подхватывали кровавую жижу, запихивая в голодные рты. Они строили пирамиды, внутри одной из которых находился Игнат. А потом он увидел сокрытую под пирамидами первозданную тьму и кошмарных чудовищ, истинных хозяев этой земли. Богомерзких тварей, кучи гниющей плоти, покрытые пастями, слепыми глазами и извивающимися отростками. Игнат услышал их похотливые мысли, полные жажды власти и крови. Они хотели вырваться из темницы, неся хаос и смерть. Он увидел завершение строительства – прекрасные и жуткие пирамиды в багровых отсветах заходящего солнца. Солнце багровело от пролитой крови, стекающей по проложенным в недра земли желобам. Людей тысячами приносили в жертву темным богам, наваливая груды истерзанных тел. Шло время, на смену вечному лету пришла убийственная зима. Край обезлюдел, пирамиды пришли в запустение, чудища впали в беспокойные сны.
Видение исчезло, сменившись пахнущей дохлятиной темнотой. Бесплотный голос пришел издалека, зловонный шепот заполнил голову:
– Странная женщина подарила нам новый, неслыханный прежде язык. Ты все видел, человек. Когда-то мы правили миром, нас боялись, нам поклонялись, мы становились могущественней и сильней. Тебе повезло, ты будешь избран. Сотни тысяч лет нас окружали жалкие дикари, мы думали, все вокруг обратилось в пепел и прах, но в твоем разуме мы увидели людей, большие города, много еды и рабов. Ты принес хорошие вести, человек, и сослужишь нам службу. Ты возьмешь Похожую на Дитя и вернешься к себе. Она не знает вашего мира. Ты станешь глазами Владык, а Похожая на Дитя передаст увиденное нам. Владыки вернутся, и ты получишь награду, самое сокровенное желание будет исполнено. Хочешь славы и золота? А может, вернуть погибшую дочь? Тебе выбирать. Но вас двое, а нам нужен только один, тот, кого коснется милость Владык.
Щупальце с чавканьем отделилось от головы, и Игнат забился на полу, ломая ногти о камень и харкая кровью. «Анфису, Анфису вернуть… – раненой птицей билась потаенная мысль. – Анфиса…»
– Я теперь знаю твой язык, отец. – Энны присела рядом, положив крохотную ладошку на грудь.
Игнат хрипел.
– Послушай Владык, отец, – вкрадчивый голос Энны убаюкивал и чаровал. – Твой мир станет лучше, исчезнут зависть и злость. Все будут служить. И у каждого отца будет дочка, которая никогда не умрет.
Плоское, некрасивое лицо девочки незаметно менялось, приобретая Анфисины черты.
– Дочка, доченька… – Игнат разрыдался, чувствуя на губах мокрую соль. Рядом зашевелился, приходя в себя, беглый монах. Капитошка по-собачьи затряс головой, разбрызгивая тягучие слюни, вытянул руку к молчаливой черной фигуре и простонал:
– Ваш я, ваш, берите меня…
– Кто-то один, отец, – напомнила Энны.
Игнат кинулся на монаха и подмял его под себя. Капитошка бился и вопил:
– Я, я, меня…
– Тебя, – выдохнул Игнат и вонзил в брюхо монаха ржавый клинок. Капитон охнул и разом обмяк, присмирел. Игнат навалился всем телом, рассекая мягкую плоть от пупка до груди, пока нож не клацнул о ребра. Вот оно обернулось-то как…
Мертвые, стекленеющие глаза Капитона смотрели удивленно и укоризненно. Под веком застыла слеза. Они оба плакали, и каждый сам о себе.
– Ты сделал правильный выбор, отец, – ворковала Энны. – Теперь ты станешь глазами Владык.
Игнат подавился безумным смешком. Перед ним вставали образы дочери и жены, родителей и сестер, людей, помогавших ему выжить на долгом пути. Добрые слова и последний кусок хлеба, поделенный напополам. Неужели его глазами твари будут смотреть на добрых людей? Рука с окровавленным ножом поползла к горлу, кожа натянулась под лезвием, но вспороть жилы он не успел. Позади тоскливо заныло, мимо проковылял все ж таки осиливший ступеньки Степан и, свалившись на Капитона, принялся лакать теплую кровь. «Самоубийствие – грех», – сквозь багровую дымку вспомнил Игнат. Он видел Ад. В нем не было чертей и котлов, лишь темнота и одиночество, наедине с кошмарами и собственной памятью.
– Хер вам, –
