отстранилась и указала на небо.
– Катэл тэльэмтэх. Катэл.
– Не понимаю, – слабо улыбнулся Игнат.
Энны недовольно сморщилась, ткнула пальчиком в потухший костер, снова в небо и зачастила:
– Катэл тэльмэнтэх. Тувет чуты копэл. Нэвинтэх, нэвихэ йэх.
– Ты по-человечьи давай, – попросил, чуть не плача, Игнат.
Энны тяжко охнула, отбежала на пару шагов, показала в глубь залитой туманом долины и поманила жестом.
– За тобой идти? – догадался Игнат, с трудом встал, опираясь на руки, и тут же упал. Раненая нога подкосилась, пронзенная режущей болью. Энны сердито насупилась.
– Иду я. – Игнат утер пот со лба и пополз. Было невыносимо страшно остаться здесь одному. А еще она спасла ему жизнь. Энны кивнула, одарив жуткой улыбкой, и убежала вперед. Через мгновение остановилась, хлопнула ладошкой по лбу и вприпрыжку пробежала обратно, исчезнув в овражке. Вернулась довольная, таща за волосы Угримову голову. Помирились, видать…
Малейшее движение отдавалось вспышками боли, Игнат цеплялся за лохмотья увядшей травы, рывками подтягивая отяжелевшее тело. Раненая нога волочилась куском отмершей плоти. Энны то возвращалась, то убегала, теряясь в тумане, и тогда Игнат полз на замогильное бряканье медного колокольчика. Иногда она поджидала его, тихонько беседуя с отрезанной головой. Марево отслоилось от земли, зависнув тающей дымчатой полосой. Тошнотворное хныканье за спиной он услышал, съехав на брюхе в узкую ложбинку, захламленную булыжниками и сушняком. Игнат бросил взгляд за плечо и почувствовал, как волосы на затылке зашевелились. На склоне маячил Степан, растянув кишки из распоротого живота на пару сажен. Оживший мертвец разевал рот, вместо слов выталкивая хрипы и вой. Скрюченная рука тянулась к Игнату. Игнат запаниковал и пополз как можно быстрей. Мертвяк волокся по следу неспешно, хромая и путаясь в потрохах. Игната колотило, сердце прыгало. Он ободрал колени до мяса, а когда обернулся, мертвец стоял на четвереньках, жадно слизывая с камней теплую кровь. Игнат всхлипнул, мысль пришла ясная: «Вот оно, наказание для самоубивцы. Лишил Степан себя жизни, и вона какую Бог с ним шутку сыграл».
Забренчал колокольчик, вернулась Энны, обратив внимания на мертвяка не больше, чем на заросший поганками пень.
– Нун энтэ потло? – спросила девочка и, не дожидаясь ответа, энергичными жестами призвала Игната поторопиться.
Так дальше и шли. Энны прыгала впереди, ныряла в распадки и тренькала колокольчиком, изредка пререкаясь с отрезанной головой. Игнат полз, превозмогая слабость и боль, весь взмокший, млелый от жара. Мертвяк волочился позади как привязанный, заплетаясь ногами и тоскливо подвывая, не приближался, но и не отставал. Порой замирал и пялился в одну точку, пуская багровые слюни, вздрагивал балаганным Петрушкой и продолжал плестись, путаясь в потрохах.
Останцы измельчали и приникли к земле, над чахлым лесом вздыбились три островерхие горы. Ладонь коснулась гладкого, Игнат выполз на ровную площадку, вымощенную отполированными гранитными плитами. Дальний край площадки разрушился, плиты отрывались и сползали в глинистый лог. Посередке дыбился постамент с едва различимыми угловатыми письменами. От камней веяло тленом и стариной. Игнат особо не удивился. Ну камни и камни, пшик по сравнению с чудищами и плетущимся следом живым мертвяком. Не русскими построено – точно, но и не вогулами, те в шатрах из шкур – ерихотках – живут да в низеньких избушках, крытых палками и берестой. У них и печек-то нет, а тут такие глыбы нарезаны. В Библии писано, будто где-то в Сибири сокрыто царство Гога и Магога, вот оно, наверно, и есть. Должна отсюда пойти гибель христианскому миру, а видать, ошиблись монахи, остались от окаянного царства каменюки одни.
Колокольчик задребезжал призывно и требовательно. Игнат отдышался, перевел дух и пополз, успев оглянуться. Степан наступил на выпущенные кишки, упал и неуклюже ворочался, похожий на большого жука. Плиты закончились, Игнат перевалился через ручей, вдоволь напившись ледяной, выламывающей зубы воды и умыл окровавленное, покрытое грязной коркой лицо. В голове прояснилось, боль отступила. Он пластался по окоченевшей долине, потеряв счет времени и пройденному пути. Все чаще встречались признаки кипевшей некогда жизни: выпирали из земли остатки огромных руин, сложенных из тесаных валунов, зубьями торчали остовы башен, выше деревьев взметались стены, во мху вповалку лежали резные колонны, грудами валялись гранитные шары в человеческий рост, с оплывших курганов скалились каменные бесы, наполовину вросшие в землю. Туман лип к развалинам, укутывая призрачной шалью и вливаясь в мертвые черные окна.
До гор осталось чутка, и только тут Игнат понял – никакие это не горы. В пепельно-сизое небо вознеслись три ступенчатые пирамиды, высотой каждая в добрую сотню сажен, заросшие деревьями и кустами, увитые корнями и пожухлой травой. К горлу подступила кислая тошнота. Пирамиды внушали неясный, бессознательный страх. И самое страшное, Энны вела его прямо туда. Колокольчик мерячил, увлекая Игната в самое сердце непроницаемой тьмы. И он пополз мотыльком на палящий огонь, не боясь ни смерти, ни мук. Степан умер, а может, и Игнат умер той ночью, и теперь они шли дорогами мертвых в кипящий смолой и дымным варевом Ад…
Громада земли и камня вознеслась над головой, скрывая облезлое солнце. Энны козленком заскакала вверх по широкой каменной лестнице. Игнат собрался с силами, одолел первую ступеньку, потом вторую, сердце забилось о ребра, задышал с кашлем, думал, тут и останется, ан нет, полз в забытьи, подтягивая онемевшее тело и цепляясь за глубокие трещины и корни завитых узлами, уродливых пихт. Остановился передохнуть, навалившись грудью на ступени, и оглянулся. Степан дерганой куклой метался у подножия и надрывно скулил потерявшим мамку несчастным щенком. Осилить лестницу ноги не поднимались или не хватало мертвых мозгов. Игнату стало немного жаль мертвяка, какая-никакая, а компания все ж. Он упрямо волочился по крошащимся ступеням, смаргивая с глаз багровую пелену и пришептывая:
– Эх раз, эх два,
Голова бедовая…
Дважды едва не сорвался, и, когда уже казалось, что конца и краю проклятой лестнице нет, ступени кончились, он набитым костями мешком вывалился на площадку, жадно раскрывшую черную пасть хода вглубь пирамиды. Колокольчик Энны бренькал где-то внутри. Игнат перевалился на спину, с высоты открылся ошеломляющий вид на долину: останцы, плывущие в мареве, скальные осыпи и бесконечные перелески, уходящие за край земли. Правее, верстах в трех, проглядывалась спокойная гладь Иртыша. Вот и пришел…
Арка входа высотой достигала саженей пяти, внутри, насколько хватало глаз, проглядывал каменный пол и стены, покрытые искусной резьбой. Пахло вскрытым склепом и кровью. Терять было нечего, и Игнат окунулся в сдавившую голову темноту. Пол был склизкий и влажный, звон колокольчика обморочным эхом приходил из
