Поведение престарелых леди из замка не вызывало у меняособого замешательства. Леди Сент-Лу избрала тактику «не замечать» моегонесчастья. Леди Трессилиан, женщина с мягким материнским сердцем, старалась невыказать переполняющего ее сострадания, довольно настойчиво переводила разговорна недавно вышедшие издания, интересовалась, не делал ли я обзоров илирецензий. А участие ко мне миссис Бигэм Чартерис, дамы более прямолинейной,проявлялось лишь в том, что она слишком явно останавливала себя, когда речьзаходила об активных и кровавых видах спорта (бедняжка не могла себе позволитьдаже упомянуть охоту или гончих).
Но Изабелла меня удивила: девушка вела себя совершенноестественно. Она посмотрела на меня, явно торопясь отвести взгляд. Посмотрелатак, будто ее сознание просто зарегистрировало меня наряду с другими людьми,находившимися в комнате, и стоявшей там мебелью: «один мужчина, возраст затридцать, калека» – словно я – один из предметов в описи вещей, не имеющих кней никакого отношения.
Зафиксировав меня таким образом, покончила со мной, взглядИзабеллы перешел на рояль, а потом на танскую фигуру лошади, принадлежавшуюРоберту и Терезе.
Лошадка стояла на отдельном столе и, судя по всему, вызвалау девушки определенный интерес. Она спросила, что это такое. Я объяснил.
– Вам нравится?
Изабелла ответила не сразу.
– Да, – наконец произнесла она веско, придав односложномуслову некую особую значительность.
«Может, она слабоумная?» – подумал я с удивлением и спросил,нравятся ли ей лошади. Изабелла ответила, что это первая, которую ей пришлосьувидеть.
– Я имею в виду настоящих лошадей.
– О, понимаю. Да, нравятся, но я не могу позволить себеохоту.
– Вам хотелось бы выезжать на охоту?
– Пожалуй, нет. Здесь не очень много мест, подходящих дляохоты.
На мой вопрос, ходит ли она в море на яхте под парусом,Изабелла ответила утвердительно. В это время леди Трессилиан заговорила со мнойо книгах, и девушка погрузилась в молчание. Она, как я заметил, в высшейстепени владела искусством пребывать в покое. Умела сидеть совершенно спокойно– не курила, не качая ногой, закидывая ее на другую, не шевелила суетливопальцами, ничего не вертела в руках, не поправляла волосы. Просто сиделасовершенно спокойно, выпрямившись в высоком кресле с подголовником и сложив наколенях длинные тонкие руки. Она была так же неподвижна, как фигура танскойлошади; одна в кресле, другая на своем столе. Мне казалось, у них есть что-тообщее: обе в высшей степени декоративны, статичны и принадлежат к давнемупрошлому...
Я посмеялся, когда Тереза предположила, что Изабелла вообщене думает, но позднее пришел к мысли, что в этом, может быть, есть доля правды.Животные не думают, их мозг пассивен до тех пор, пока не появится опасность ине возникнет необходимость действовать. Мышление (в абстрактном смысле)является на самом деле процессом искусственным, научились мы ему не без труда.
Нас беспокоит то, что было вчера, что делать сегодня и чтопроизойдет завтра. Однако ни наше вчера, ни сегодня, ни завтра не зависят отнас. Они были и будут помимо нашей воли.
Предсказания Терезы относительно нашей жизни в Сент-Луоказались необыкновенно точными. Почти сразу после приезда мы по уши погрузилисьв политику. Полнорт-хаус был большой и бестолково спланированный.
Мисс Эми Треджеллис, чьи доходы значительно пострадали отновых налогов, пришлось пожертвовать одним крылом дома. И даже устроить в немкухню для удобства эвакуированных, которые прибывали из районов, подвергавшихсябомбардировкам. Однако эвакуированные, приехавшие из Лондона в середине зимы,оказались не в силах выдержать множество неудобств Полнорт-хауса. Попади они всам Сент-Лу с его магазинами и бунгало – другое дело! Но в миле от города...кривые улочки. «Грязища!
Даже не поверите! И света нет – и того и гляди, кто выскочитиз кустов, к-а-ак накинется! И овощи грязные, в земле, с огорода – все овощи даовощи! И молоко прямо из-под коровы, иногда даже парное – вот гадость-то! Нетчтоб сгущенное, в банке: удобно и всегда под рукой!» Для эвакуированных –миссис Прайс и миссис Харди с их выводками ребятишек. Это оказалось чересчур.Вскоре они съехали тайком на рассвете, увозя своих отпрысков назад, копасностям Лондона. Это были славные женщины. Все убрали, выскребли за собой иоставили на столе записку:
«Благодарствуйте, мисс, за вашу доброту. И мы, конечно,знаем, вы все сделали, что могли, да только жить в деревне просто невмоготу. Идети должны по грязи ходить в школу. Но все равно – благодарствуйте. Я надеюсь,что мы все оставили в порядке».
Квартирмейстер уже не пытался поселить кого-нибудь вПолнорт-хаусе. Он стал мудрее. Со временем мисс Треджеллис сдала эту часть домакапитану Карслейку, организатору предвыборной кампании консервативной партии,который в свое время служил уполномоченным по гражданской обороне в войскахополченцев.
Роберт и Тереза охотно согласились и дальше сдаватьКарлслейкам отделенную часть дома, – впрочем, вряд ли у них была возможность имотказать. А следовательно, Полнорт-хаус превратился в эпицентр предвыборнойактивности, наряду со штаб-квартирой тори на Хай-стрит в Сент-Лу.
Терезу и в самом деле сразу же затянул этот водоворот: онаводила машины, распространяла брошюры и листовки, беседовала с жителями.Политическая обстановка в Сент-Лу не была стабильной. Престижный приморскийкурорт, потеснивший рыбацкую деревушку, издавна голосовал за консерваторов.Жители прилегающих сельскохозяйственных районов тоже все до одного быликонсерваторами. Но за последние пятнадцать лет Сент-Лу изменился. В летнийпериод его наводняли туристы, селившиеся в небольших пансионах. Появиласьколония художников, чьи бунгало рассыпались у подножия скал. Публика серьезная,артистическая, образованная в политическом отношении, если не красная, то, вовсяком случае, розовая.
В 1943 году прошли дополнительные выборы, так как сэр ДжорджБорроудэйл в возрасте шестидесяти девяти лет, после повторного инсульта, вышелв отставку. И вот тут-то, к ужасу всех старожилов, впервые в истории этих местчленом парламента был избран лейборист.
– Должен сказать, что мы сами это заслужили, – покачиваясьна каблуках, признал капитан Карслейк, который ввел нас с Терезой в курсполитической жизни Сент-Лу.
Карслейк был невысокого роста, худощав, темноволос, спроницательными, пожалуй даже хитроватыми, глазами на длинном лошадином лице.Капитана он получил в 1918 году в Службе тыла армии. Карслейк был компетентнымполитиком и знал свое дело.
Следует заметить, что сам я в политике новичок и никогда непонимал этого жаргона, поэтому мой рассказ о выборах в Сент-Лу, по всейвероятности, довольно неточен и, должно быть, в той же степени соотносится среальностью, в какой деревья, изображенные на полотнах моего брата Роберта,имеют отношение к живым деревьям. Как известно, настоящие деревья – созданияприроды – с корой, ветвями, листьями, желудями или каштанами. Деревья Роберта –это пятна и кляксы густой, невообразимого цвета масляной краски, кое-какнанесенные на холст. Они совершенно непохожи на деревья. По-моему, их скорееможно принять за тарелки со шпинатом, буровые вышки или газовый завод. Это неживые деревья, а представление Роберта о деревьях. Думаю, что и мой рассказ ополитической жизни в Сент-Лу отражает лишь мое представление о политическойстороне выборов и, по всей вероятности, из этого рассказа настоящий политик несможет понять, что было на самом деле. Видимо, я буду не правильно употреблятьтермины, ошибаться в описании процедуры. Но для меня выборы в Сент-Лу – всеголишь запутанный и не имеющий большого значения фон Для фигуры в натуральнуювеличину – Джона Гэбриэла.
