то ли призывала к молчанию.
«Гузо явился за семенем, взросшим и давшим колос, имя которому Рахиль».
Коса взвизгнула неподалёку. Рахиль заскулила. В голове прошелестела Варда:
— Это наш шанс. Не упусти наш шанс.
Чувствуя, как сознание угасает, Александр выкрикнул, что было сил:
— Рахиль-пшеница! Рахиль-пшеница! Нынче хлебу уродиться!
Жена задела палку. Александр дёрнулся, вновь почувствовав на губах костлявые ладони.
— Молчи! — Её лицо исказил страх.
«Смерть сестры посеяла зерно, вызревающее годами. Когда Александр встретил девушку, её звали не Рахиль. Имя ей было Пшеница».
Гуззс…
«А любая пшеница живёт для косы. Да, сука?».
Александр сжал челюсти. Зубы с хрустом вошли в костяшки пальцев. Рахиль взвыла, тут же подавив крик. Она решила действовать по-другому, пережав горло мужа локтем.
В глазу побелело.
Он перестал бороться, но ухватился за палку. Боль взорвала каждую клеточку плоти.
Рахиль обмякла, получив колом в висок.
— Гууууузо! Ко мне! Сюда! — Александр взглянул на кишки, свисавшие сбоку. Это было похоже на подманивание собаки с помощью мяса. Гуззс…
Колосья хрустнули. Пахнуло холодком и ароматом — вроде смеси запылившихся пряностей.
Рахиль распростерлась возле мужа. Она с радостью превратилась бы в воду, чтобы просочиться под пшеничные корни.
— Сюда! Мать твою! Мы ждём! — В рот хлынула кровь. Крик превратился в бульканье.
Звук косы стремительно близился.
Александр пробовал повернуться, и, кажется, звёздный кролик подмигнул ему. Пряности перебили вонь гниения из раны.
«Когда коса режет колосья, она не щадит сорных трав, растущих рядом…».
Рахиль как ребёнок, смотрела на него. На мгновение Александр ощутил жалость. Женщину, свихнувшуюся от страха, он всё-таки любил. Давно… Несколько дней назад. Пока не появилось поле.
«Ты сорная трава, Александр. Как это не прискорбно».
С волосами Рахили происходили изменения. Спутанные, выгоревшие на солнце, они седели. Это напоминало заиндевение оконного стекла.
Пурпурная луна скрылась за облаком. Шевелящимся, облаком, из косматых, перевитых лохмотьями, палок.
«Вот откуда твой кол. Он прямиком из Гузо…».
Шелест Рахили превратился в вой.
Аромат специй стал удушающим. Странно, но от него боль в животе стихла, обратившись слабым, пульсирующим жжением.
Гуззс…
Пустую глазницу лизнул ледяной ветерок. Где-то рядом упали колосья. Что-то большое, напоминающее корень дерева, целиком выдранный из земли, нависло сверху.
Ладонь.
Рахиль медленно отползала, и в какой-то момент, прячущийся между мгновениями ока, её не стало.
Темнота заволакивала узоры чужих созвездий. Над лицом Александра она была особенно густой. Там протаяли две огненные чёрточки глаз и улыбка, цвета тлеющего угля.
Что-то огромное, острое, звенящее, взвилось в воздух и ринулось вниз.
Гуззс!
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Лариса Нестёркина
Кожаный человек
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀
⠀
Нет, сынок, я не дам тебе умереть. Бедный мальчик, я знаю, как тебе больно: огонь изувечил твое тело, оно почернело и обуглилось… Но я сделаю все, чтобы ты поправился.
Белые от боли глаза смотрят на меня с мольбой. На лице, сморщенном, как запеченное яблоко, живы только эти глаза. И они просят о смерти. Мне больно видеть это, больно знать… Но я знаю.
Смерти хотят все, кто попадает к нам в клинику с такими ожогами. В отличие от больных, имеющих лишь покраснения и волдыри, кожа таких, как ты, несчастных повреждена до самых мышц и костей.
Вот уже двадцать лет я возглавляю Ожоговый центр. Каждое утро, когда я обхожу палаты, на меня смотрят десятки глаз, полных невыносимой боли. Лекарства приносят облегчение ненадолго.
Едва больной расслабится, наконец-то вздохнет полной грудью, его мысли о смерти отступят… как тут же, словно соскучившись по его телу, боль возвращается. Сначала она лижет раненую кожу, пробуя ее на вкус, вцепляясь, хватает жадным ртом, вонзает зубы в плоть все глубже и глубже, и после — вкрадчивый хищник, она рвет на части и пережевывает мышцы и кости…
Пройдет совсем немного времени, и в телах, что корчатся на кроватях, не останется ничего человеческого. Несчастные воют и хрипят, как раненые звери. Человеческая плоть ненадежна: она легко вспыхивает при пожаре, почти полностью уничтожается при химическом ожоге. И вот уже — здравствуй, ад!
Каждый день я оперирую этих несчастных: срезаю здоровую кожу с одного участка их тела и пересаживаю на другой, поврежденный. Не думал, что когда-нибудь мне придется делать эти страшные операции тебе, мальчик мой. Но у нас с тобой нет выбора: сгоревшую кожу надо заменить новой. Предстоит не одна, а несколько болезненных операций. Но я хотя бы облегчу твои страдания — не стану брать трансплантанты с твоего тела, ведь и без того на тебе живого места не осталось. Я нашел тебе донора и возьму его кожу.
А это было нелегко… Не один день я провел на вокзале в поисках того, кто мне нужен.
Вокзал, словно большой муравейник: толпы людей снуют туда-сюда с чемоданами в руках; истошно кричат носильщики и таксисты, зазывая клиентов; бубнит репродуктор, гнусаво сообщая о прибытии поездов; свистят электровозы. Я бродил по залу ожидания, по привокзальной площади и платформам, вдыхая отвратительный воздух, пахнущий гудроном, туалетом и прокисшей едой.
Здесь я увидел тех, кого искал: беспризорники. Совсем еще дети и уже долговязые подростки, одетые с чужого плеча, с грязными руками и чумазыми лицами, они сновали между пассажирами, сканируя острыми глазами карманы и сумки. Ловко воруя вещи зазевавшихся пассажиров, они жалобными голосами просили у них милостыню, то и дело дрались и матерились.
Я наблюдал за жизнью этих мальчишек больше недели, благо, что в многолюдной толпе они меня не «засекли». Ближе к ночи поездов становится меньше, потоки пассажиров мельчают, и мне приходилось быть очень осторожным. Чтобы не быть ими замеченным, я уезжал домой, переодевался и нахлобучивал на голову кепку с большим козырьком.
Ночная жизнь пацанов приводила меня в ужас. В это время они прятались в самых темных закоулках вокзала. Выгребая из карманов смятые денежные купюры, покупали травку и героин, бегали в ночной ларек за водкой. Устроившись под платформой, бездомные дети жарили сосиски, пили водку и, накурившись дури, засыпали вповалку прямо на земле.
Надо было найти среди них здорового донора. Я уже почти отчаялся, как вдруг в конце недели заметил в кучке беспризорников нового паренька. Не знаю уж, откуда парень сбежал, от родителей или из детского дома, но уличная жизнь еще не успела его испортить: у него был здоровый цвет лица, он не баловался наркотиками, хотя от водки и не отказывался. Высокий, светловолосый, он чем-то напомнил
