невыносимой со своими прописными истинами. Вот уж кто действительно переменился!
Ольга Александровна. Да, то, что я вступила в партию, для меня большая перемена в жизни! И мой долг…
Трубников (прерывая ее). Только, пожалуйста, без этой интеллигентщины: «честь», «доблесть», «долг».
Ольга Александровна (спокойно). И мой долг сейчас сказать тебе, что ты неправ. И я совершенно с тобой не согласна.
Трубников (сдерживая бешенство). Почему, позвольте вас спросить?! Потому, что я отдал часть технологии моего препарата через моего друга моим американским коллегам и учителям, работающим над той же общечеловеческой проблемой, что и я? С этим вы не согласны? С тем, что я не желаю поощрять человеконенавистнические теории и считаю себя выше их? И считаю, что наука — прежде всего наука, и ученые — прежде всего ученые, — с этим вы не согласны?
Ольга Александровна. Я не согласна с тем, что ты так торопливо, воровски, не сказав никому ни слова, вдруг послал в Америку технологию, над которой мы все бились годами.
Трубников. Но это уж просто ложь! Почему «воровски»? Я же тебе показал их письма? Мне нужно вывести их из заблуждения, доказать, что я прав, что мое открытие есть мое открытие. Для меня оскорбительны их сомнения, наконец мучительны…
Ольга Александровна. Может быть, они своими сомнениями убедили тебя в том, что ты неправ?
Трубников. Что ты спрашиваешь глупости?!
Ольга Александровна. Так почему же ты мучаешься? Я бы на твоем месте мучилась, если бы сомневалась в своей правоте. А если они сомневаются в твоей правоте, так почему должен мучиться ты? Пусть мучаются они оттого, что они и их наука не доросли до истины, до которой дорос ты и наша наука.
Трубников. Кажется, мы не договоримся.
Ольга Александровна. А разве ты хочешь договориться со мной? Ты просто в восторге от своей принципиальности и хочешь, чтобы я тоже пришла от нее в восторг. А это не принципиальность, а самоуправство! Ты просто хочешь, чтобы я подписалась подо всем, что ты сделал. А я не подпишусь! Послать технологию препарата, над которым мы столько мучились, в страну, где нам грозят войной, где нас обливают потоками грязи! Я отказываюсь понимать тебя.
Трубников. Ты говоришь так, как будто я послал туда технологию изготовления наших прививок. Я послал туда только первую часть, и ты не хуже меня знаешь, что на основе этой части прививок изготовить нельзя.
Ольга Александровна. Да. Но, прежде чем начать изготовлять прививки, нам пришлось три года работать над этой предварительной частью. Так это или не так?
Трубников. Так. Ну и что же?
Ольга Александровна. А то, что американцы, прочитав эту технологию и пойдя по нашему пути, сократят время своих исследований на три года — наших три года, которые мы, недосыпая, а во время войны и недоедая, сидели в лабораториях, чтобы получить то самое, что ты отправил туда! Не говоря уже о том, что каждую копейку из миллионов, ушедших на это, тебе дало государство… Это его собственность! А не твоя… А, ты… ты просто… просто поступил, как вор! Да, да, именно! Это я и хотела сказать.
Трубников. Во-первых, прекрати истерику, а во-вторых, будь логична. Полгода назад, когда я послал в Америку книгу, я сказал тебе об этом или не сказал?
Ольга Александровна. Сказал, когда я вернулась из отпуска. После того как послал.
Трубников. Да. Но…
Ольга Александровна. Не напоминай мне об этом.
Трубников. Почему не напоминать тебе об этом?
Ольга Александровна (резко вставая). Потому, что это подло с твоей стороны! Потому, что ты позволяешь себе напоминать мне об этом сейчас так, как будто я была согласна с тобой тогда! А я была не согласна, и ты это прекрасно знаешь. Но ты позволил себе оскорбить меня. Ты начал кричать, что это твой труд, твоя идея, твоя книга, чтобы я не совала нос не в свое дело. И я позволила себе роскошь оскорбиться и замолчать. Но сегодня я вижу, что это была непозволительная роскошь. Ты можешь сколько тебе угодно издеваться надо мной, но я все равно скажу: да, я переменилась с тех пор и еще буду меняться! И сегодня я поступлю иначе, чем тогда, — можешь быть уверен!
Трубников. Что ты этим хочешь сказать!
Ольга Александровна (вставая). Ничего. (Идет к роялю, надевает шляпу, берет перчатки.)
Трубников. Куда ты идешь?
Ольга Александровна молчит, в волнении натягивает перчатки.
Надеюсь, все, о чем мы говорили, будет между нами?
Ольга Александровна, не отвечая, идет к двери.
Оля!
Ольга Александровна выходит.
(В дверях.) Оля! Остановись! Я тебя прошу. Я приказываю тебе!..
Слышно, как хлопает входная дверь. Трубников, в сомнении постояв в дверях, возвращается, садится в кресло, закуривает. Потом смотрит на часы, подходит к роялю, берет лежащий там в коробочке термометр, встряхивает его и, снова сев в кресло, засовывает термометр подмышку. Опять хлопает входная дверь. Трубников встает. Входит Лена.
А, это ты! (Садится.)
Лена. Что, меришь температуру?
Трубников. Да. Сегодня я работал с инфекциями, теперь еще десять дней придется мерить.
Лена. А где тетя Оля, у себя?
Трубников. Нет, она ушла.
Лена. Мне показалось, что я ее встретила, но я подумала, что это невозможно.
Трубников. Теперь у нас все возможно.
Лена. Вы поссорились?
Трубников. Нет, мы, оказывается, просто говорим с ней на разных языках: она — на одном, а я — на другом.
Лена. На каких же?
Трубников. Я, к своему несчастью, на языке гуманизма. Кажется, этот язык теперь во всем мире становится старомодным.
Лена. Почему? Там, откуда я приехала, слово «гуманизм» повторяют через каждые три слова. Даже наших детей не хотели мне возвращать из лагерей во имя гуманизма… Нет такого темного дела, которое там не прикрывали бы словом «гуманизм».
Трубников (резко). Что ты этим хочешь сказать?
Лена (с искренним удивлением). Как что? (Внимательно смотрит на него.) Что с тобой? Куда ушла тетя Оля?
Трубников. Не знаю. Но, кажется, догадываюсь.
Лена. Дай термометр, я посмотрю.
Трубников. На.
Лена (подходит к лампе). Тридцать шесть и шесть.
Трубников (рассеянно). Что?
Лена. У тебя тридцать шесть и шесть.
Трубников (неожиданно берясь за шапку). Ложись спать.
Лена. Ты куда?
Трубников. Я, наверное, поздно вернусь. Ложись спать. (Быстро выходит.)
Лена, удивленно посмотрев вслед отцу, привычным движением молча встряхивает термометр.
Картина третья
Квартира Саватеевых. Небольшая комната. Две двери: в переднюю и, очевидно, в другую комнату. Вторая дверь на две трети закрыта придвинутым
