дурашка влюблённый.
Фары редких машин слепят глаза. Я боюсь пропустить вишнёвую Ладу Князева, но тротуары в это время пусты и мы замечаем друг друга почти одновременно. Наплевав на правила дорожного движения, Паша резко разворачивает машину, после чего притормаживает рядом со мной.
– Садись, – не просит – приказывает парень, опуская стекло со стороны водителя.
– Паш, у тебя будут проблемы, – я не пытаюсь повлиять на его решение, а честно констатирую факт. На случай если он что-то недопонял.
– Это у тебя сейчас будут проблемы. Садись, – всё тем же ледяным тоном командует Князев. Никогда прежде не видела его таким взбешенным. Пашка весь на взводе, но выбор у меня невелик, а прогретый салон всяко лучше обледеневшей лавочки. – Так это правда, ты решила продаться? – добавляет он, едва я опускаюсь на продавленное сидение и срывается с места, не дожидаясь пока захлопнется дверца.
– Паша, да пойми же ты...
– Открой бардачок.
– Зачем?
– Открой, я сказал!
Негодующе передёрнувшись от его рыка, я повинуюсь, и на колени мне вываливаются с десяток перетянутых резинками пачек стодолларовых купюр.
Чудесно. Только проблем с законом ему не хватало.
– Чем на этот раз отмажешься, скажешь, грузчикам зарплату повысили?
– В наследство вступил, – сердито отмахивается парень. Мы оба прекрасно понимаем всю нелепость прозвучавшей отговорки. У Князева из родни только едва сводящие концы с концами родители да тётя – не просыхающая забулдыга. Но готовая сорваться с моих губ колкость так и встаёт комом в горле под лихорадочным прицелом его взгляда. – Сколько ты стоишь, а, Рада? На первое время хватит? Ты не волнуйся, я не белоручка и не гордый. Мало, так ещё достану.
Это звучит так глупо, что мой истерический смех оглашает салон, невзирая на то, что пальцы его правой руки больно сжимают предплечье, а глаза совсем не следят за дорогой.
– Дурак, – отвернувшись, я прижимаюсь лбом к дребезжащему стеклу и теряюсь невидящим взглядом в неоновых всполохах пролетающих мимо витрин. Задумка раствориться в городе, в котором на поездку от окраины до центра уходит от силы пять минут кажется всё более бредовой. Положение настолько тупиковое, что даже вероятность разбиться при таком раскладе не вызывает должного волнения. И, кажется, один лишь Паша никак не прекратит язвить, совершенно не отдавая себе отчета, во что ввязывается. Только пальцы сильней сжимает, будто в попытке удержать, наверняка всерьёз обвиняя меня в меркантильности. Злится. Слышно, как ударяет по рулю, отчего машину едва не заносит на пустой тротуар. – От моего желания ничего не зависит. Пожелав купить хомячка, ты же не станешь спрашивать, чего хочет он сам? Просто выберешь подходящего и оплатишь на кассе. За меня уже заплатили. Ты хотел меня видеть – увидел. А теперь не усложняй себе жизнь, просто останови и я выйду.
– К нему побежишь?
Очередная волна нервного смеха зарождается в грудной клетке, но на выдохе обрывается коротким всхлипом:
– Ни за что.
Князев, резко вырулив к стенам крепости, ударяет по тормозам. В желтоватом свете редких фонарей его глаза кажутся совсем чёрными и бешенными, как у зверя защищающего своё.
– Я заплачу больше, – он громко со свистом выдыхает, кивая на усыпавшие мои колени пачки денег, но я лишь качаю головой. Если бы всё было так просто.
– Даже будь ты из наших, эта сумма не покроет и порога того особняка, который вносит за меня семья Драгомира. Но дело тут, скорее, в нём самом. Он старший сын. Наследник старого уважаемого в клане рода. Таким не отказывают.
– А я никто...
Князев отворачивается, напряжённый как струна. Можно только догадываться, как его сейчас ломает. Он всегда стеснялся своих пустых карманов, неказистой машины, затасканных кроссовок, и окружение подбирал себе под стать: таких же недовольных судьбой, агрессивных зверёнышей. А все мои заверения в том, что объём кошелька никак не влияет на богатство внутреннего мира, называл наивным лепетом. Теперь его жизнь несёт под откос. Как и мою. И этого нам уже не изменить.
– Ты – всё, что у меня есть, – я протягиваю руку и, поддев пальчиком шнурок на его шее, вытягиваю из-под ворота зимнего свитера недостающую половинку от собственного кулона. – Ты часть меня, моя свобода.
Князев обхватывает ладонями мои плечи, заставляя уткнуться лицом себе в грудь, и крепко сжимает лихорадящее от безысходности тело, переполняя лёгкие синтетически-резким ароматом кедровых духов. Меня трясёт так, будто внутри запущенна центрифуга, на максимальных оборотах выжимающая из жил все жизненные соки и тепло его объятий единственная нить, удерживающая разум на месте.
Наверное, именно в этот момент что-то в нас двоих замыкает. Срывает тормоза, ошеломляюще стучит в висках, спиртным проносится по венам. На заднее сидение летят наспех стянутые куртки, следом Пашкин свитер, и его большие шершавые ладони по-хозяйски шарят под атласом бюстгальтера, торопливо проскальзывая за спину в поисках застёжки.
– Рада, – с придыханием, запинаясь, шепчут его губы, лаская мне рот неровными выдохами. – Руки... руки подними. Вот так.
Мочку уха охватывает огнём, когда серьга, зацепившись за узкую горловину водолазки, срывается вместе с ней. Но Пашин поцелуй как анестетик блокирует боль, распуская нервные окончания соцветиями внезапной горячки, а сам он грузно нависает надо мной, нащупывая ручку сидения, чтоб опрокинуть спинку назад.
Не отрываясь от моего рта, Князев тянется к подолу трикотажной юбки, задирая, комкая широкие складки, и подушечки мозолистых пальцев суетливо ныряют за пояс плотных колготок, сдирая их вниз вместе с нижним бельём. Ещё пара секунд и они вместе с одной из балеток украшают собою пыльную торпеду.
– Пашка, подожди, – сгорая от неловкости, пытаюсь вымолвить хоть слово, хочу попросить не торопиться так, но он лишь зарывается пятернёй в мои волосы на затылке, углубляя поцелуй. Жадный, очень требовательный, расписывающий микротрещинами горящие лёгкие. И я понимаю, что взывать к нему бесполезно. Князев меня уже не слышит.
Что-то неясное в Пашкином поведении тревожило меня ещё в начале, когда он яростно сжал моё предплечье, не заботясь о том, что покрывает кожу синяками, что-то сродни внутреннему надлому, когда человеку терять уже нечего. Но сейчас это нечто обретает форму, пробегает по позвонкам безрадостным осознанием: он всего лишь хочет утвердить свои права на меня. Застолбить, как делал это с местом в школьной столовке и только потом уже возможно защищать своё, раздавая тумаки направо и налево.
– Не отдам, – шепчет Князев эхом пронёсшихся
