чтобы высмеивать девушек за их виктимность, а для того, чтобы отстаивать интересы всех женщин: и тех, для которых половой акт стал ошибкой, и тех, кто вынужден заниматься сексом ради выживания, и тех, кому приходится постоянно взвешивать за и против.
В 2018 г. Дафна Меркин писала в The New York Times, что получение согласия перед половым актом «выглядит безнадежно глупо, снижает градус момента и лишает ситуацию эротизма»57. С этой распространенной точки зрения недостаток сексуального согласия (и необходимости постоянно в нем удостоверяться) заключается в том, что оно якобы превращает секс в запротоколированную процедуру. Однако полный отказ договариваться о допустимом и недопустимом в сексе во имя эротизма чреват опасными последствиями. Соглашения и договоренности чрезвычайно важны, например, для секс-работников и деятелей порноиндустрии — для тех, чья работа, со всеми прилагающимися к ней рисками, требует четкой артикуляции границ дозволенного58. Люди, практикующие БДСМ, полагаются на то, что договор с партнером защитит их от нежелательной боли и травм. Если ваши сексуальные эксперименты подразумевают использование огня, воска или зажимов, предварительные договоренности могут быть жизненно необходимыми.
Но идея контракта, договора и какого-либо урегулирования интересов в сексе многих отвращает как раз потому, что делает его слишком похожим на работу и заставляет трезво взглянуть на то, что секс (за деньги или без них) — это отношения, в которых партнеры несут неравные риски. Договор выводит на поверхность факт дисбаланса в распределении связанных с сексом потенциальных неприятностей.
Кого-то раздражает необходимость признать этот дисбаланс, и свое отношение эти люди выражают в неприятии всего, что хоть сколько-нибудь напоминает контракт. Есть, однако, и недовольные концепцией добровольного согласия потому, что она превращает секс в ценность, доступ к которой контролирует женщина: мужчина хочет заняться сексом, а женщина либо соглашается, либо отказывается ему уступить. Ведь согласие, даже добровольное, остается согласием, данным в ответ на чье-то предложение. «Я могу это сделать?» — «Да, можешь». Этот диалог воплощает худшие гетеросексуальные паттерны — как рассуждения популярного коуча по отношениям Коннелла Барретта, который считает, что «мужская роль — проявить инициативу, а женская — согласиться или отказаться»59. Энн Кэхилл в книге «Переосмысливая изнасилование» (Rethinking Rape) ядовито замечает: если бы секс и брак привлекали женщин, «мы бы говорили не о согласии, а о желании»60. Таким образом, концепция согласия отвергается, потому что она подразумевает одностороннюю сексуальную инициативу и желание только одного партнера.
Сторонники концепции, в свою очередь, отдают себе отчет во всех ее недостатках и реагируют на них изменением риторики. Теперь стандарты, кажется, повысились и речь идет не просто о добровольном, но о «воодушевленном» согласии: ожидается, что женщина будет не просто отвечать на мужские призывы, а активно хотеть секса, любить его и открыто выражать свои желания и потребности. Долой половинчатое добровольное согласие, да здравствует согласие воодушевленное: влечение, наслаждение, энтузиазм и позитивность.
Но проблема с согласием не в том, что секс не может быть «договорным»: в конце концов, безопасность секс-работников полностью зависит от легитимности договора и, как следствие, их права на признание насилия в случае нарушения этого договора [9]. И даже не в том, что процедура получения добровольного согласия несексуальна и неромантична. Проблема, как выразился Джозеф Фишел, в нашей «зачарованности» согласием, в нашей приобретенной склонности воспринимать секс через призму согласия и игнорировать более важный факт: люди вообще обладают неравными возможностями. «Зачарованные» согласием и погруженные в рассуждения о плохом и хорошем сексе, мы легко оказываемся в мире либеральных фантазий, где, как заметила Эмили Оуэнс, «равенство существует как данность»61.
Секс, на который дают согласие женщины, по большей части нежеланный. Они соглашаются на него под давлением: чтобы накормить и одеть себя и свою семью, чтобы обеспечить себе безопасность. Женщины соглашаются на секс, потому что чувствуют, что у них нет выбора, потому что они находятся в долгу у мужчин, потому что им угрожают, потому что мужчина может причинить женщине боль или иные неприятности: уволить, выселить из дома, сообщить о ней в иммиграционную службу или в полицию (такое случается с секс-работниками там, где проституция криминализирована; этим, например, занимался оклахомский полицейский Дэниэл Холцкло: он изнасиловал множество афроамериканок, имеющих криминальное прошлое или оказывающих секс-услуги). В законе подчеркнуто, что согласие должно быть дано без принуждения, но по факту женщины часто соглашаются на секс просто потому, что боятся последствий отказа. Поэтому разграничивать добровольное согласие и воодушевленное согласие необходимо — только так мы сможем адекватно оценить, что произошло.
В отношениях с силовым дисбалансом наличия согласия недостаточно, чтобы отличить «хороший» секс от «плохого», хотя оно в некоторой степени служит признаком ненасильственности секса. Процесс получения согласия тоже может быть эротичным — нам без конца повторяют это с той же настойчивостью, с которой критики вопят об «обломе кайфа». Только, мол, подходить к нему нужно как к чему-то приятному и возбуждающему: к примеру, на сайте xojane.com советуют «включить обсуждение согласия в прелюдию, сделать его элементом флирта, слегка поддразнивать друг друга, по ходу дела выясняя, на что готов или не готов ваш партнер»62.
Но осуществить все это можно, только если оба партнера придерживаются сходных убеждений и согласны с тем, что женщина имеет право сомневаться и менять свои желания. Важно, чтобы женщина в принципе не чувствовала себя обязанной, — а это совсем не то же самое, что «отсутствие принуждения» в юридическом смысле. Мужчина-партнер должен спокойно воспринимать отказ и уметь обсуждать границы дозволенного, не рассчитывая ни на свою физическую силу, ни на социальные инструменты давления, ни на тот факт, что женщины редко заявляют об изнасилованиях в полицию (а если и заявляют, то им часто приходится выслушивать отповеди в духе «сама виновата»). Допускает ли он возможность отказа, когда спрашивает разрешения? Готов ли он спокойно этот отказ принять? Как он отреагирует: разозлится, пропустит отказ мимо ушей, будет уговаривать, клянчить, принуждать, мстить? Никакое согласие не работает, если мужчина не признает, что у его партнерши есть право отказаться от секса или каких-то форм секса, если отказ оскорбляет его и вызывает у него ярость. Женщина после секса вполне может чувствовать себя обманутой, в то время как мужчина безмятежно прикрывается полученным согласием. В конце концов, он же спросил, и она была не против.
Все сказанное выше не означает, что нам следует совершенно отказаться от концепции согласия. Однако нужно понимать, что она не покрывает многие нюансы и что есть границы ее применению. Согласие — то есть буквально простое согласие на половой акт
