Прасковьи разливался уже не мёд, но озеро. Переполнилось и вышло из берегов, потекло слезами по бледным щекам.
Она высвободилась из его ладоней, отошла к станку.
— Не получается, — повторила она, поглаживая гобелен.
— Получится, — сказал Никола, сам не зная, откуда такая уверенность. — Я завтра приду.
— Послезавтра, — возразила Прасковья. — К утру.
Ужинал Никола с соседями.
— Я в цирк пойду! — хлопнула в ладоши Маша. — Любишь клоунов?
— Я фокусы люблю, — улыбнулся Никола.
— Пойдёшь со мной? — протянула руки девочка.
— И правда, Никола, идём с нами, — сказал Рудольф. — Грех пропускать веселье, раз уж ты здесь.
Никола согласился.
Покупая билет, Никола заметил того бородача, что на ярмарке вязаного медведя купил. Сидел он с жалким видом, сжимал в ручищах ту игрушку и смотрел перед собой красными слезящимися глазами.
— Что это с ним? — спросил Никола у продавщицы билетов.
— А-а, — протянула женщина. — Это дрессировщик. Горюет он. На той неделе медведь его от старости помер, а он с ним с молодых когтей возился, всё равно что с братом младшим. Который уж день несчастный ходит, боюсь, как бы горе его не сгубило.
Представление Никола пропустил. Зато радость, с которой смотрел дрессировщик на мишку в сарае, развеселила его по-настоящему. Медвежонок, правда, поначалу испугался, забился в угол, но Никола его убедил, что так будет лучше.
— Позаботься о нем.
— А как же! — сиял дрессировщик. — Если Михалыч мне братом был, то эта уж как дочка будет.
— Дочка?
— А то! Смотри, какая девица-красавица.
— Красавица, — согласился Никола.
Все в тереме обрадовались, что у мишки новый хозяин появился. Рудольф с Лизаветой и Машей рано утром съезжать собирались. Никола тоже, видать, завтра свой гобелен заберёт да назад в Градолесье направится. Скоро уж и праздник, а он матери обещал вернуться.
Да только разлука с Прасковьей покоя ему не давала. Как же он жить будет дальше, зная, что она есть, а увидеть её никак нельзя? Что же это за жизнь-то будет? До первых лучей он в кровати проворочался, а как заслышал, что хозяева зашевелились, тоже больше уж лежать не стал. Соскочил на ноги и принял решение — пойду за гобеленом и руки Прасковьи просить буду.
Проводил он друзей, выпил чаю с хозяевами и к Прасковье направился.
Шёл уже знакомою тропою, сердце скакало от волнения, а что, если не примет предложения, что, если посмеётся? Ай, будь что будет! Да чуть не сел в сугроб.
Тропка привела к терему. Возвышался он красивый, резной, с балкончиком, со ставнями расписными. А дверь всё та же, что раньше в воздухе висела, на этот раз приоткрыта была, будто войти приглашала. Никола и вошёл.
В пустой горнице было темно и холодно. Печь не топилась, окошки ставнями прикрыты. Ковриков у порога след просты, а ткацкого станка будто и не было никогда.
— Кошкин-йод! — топнул Никола ногой от досады и выбежал прочь.
Полдня слонялся от дерева к дереву, а вдруг не по той тропе пошёл, заплутал, домом ошибся, а Прасковья ждёт. Потом одумался, умылся снегом, сбросил пелену — в дверь-то зашёл знакомую, горница та же была. Нет ошибки. Обманула. Ушла Прасковья. Пора и ему.
Пошёл Никола с мишкой прощаться. Хозяин расчёсывал бурую шёрстку и угощал рыбой.
— Завтра ещё выступление, а потом тронемся в путь, — сказал дрессировщик. — Если с нами по пути, подбросим.
— Спасибо, друг, но я уж завтра с утра пойду. Дома заждались, да и дела мои здесь закончились.
Он погладил мишку по голове и сказал одновременно и ей, и хозяину:
— Будете в Градолесье, обязательно свидимся!
Маленькая медведица заглянула в глаза, лизнула ладонь. Так и попрощались.
Проходил Никола мимо ярмарки. Люди веселились, делились новостями.
— Ткачиха-то наша ночью укатила, — сказала одна девица другой. — А я не успела ей заказ сделать.
— Куда же это она? Может, вернётся ещё?
— Кто её знает.
Остался Никола до утра, чтобы в ночь не выходить. Помог Зиновию в сарае прибрать да снег во дворе расчистить. За работой понял, как по дому и по родным соскучился. А ещё подумал, что теперь ему всегда будет о ком скучать. Ново это было, непривычно, да только что уж тут поделаешь.
Утром расплатился Никола с хозяевами, распрощался. Лидия Васильевна в дорогу ему угощений собрала — пирогов напекла, яиц наварила.
Шёл Никола весь день. Снегом хрустел, с птицами переговаривался — теперь-то знал, что они его понимают. Так до Лукошка и добрался, заночевал у добрых людей, тех, что их с Волькой тогда приютили. Они же и рассказали, что Волька из Амбарного воротился да успел уже в новый путь отправиться.
Вышел Никола ещё до рассвета — путь до Еловой лежал не близкий. Утро выдалось морозным. Даже после рассвета небо осталось тёмным и мрачным, будто какую обиду затаило. Ветер свистел меж деревьев, бил в лицо.
Когда солнце село, небо разразилось мелкой снежной бранью, вымещая всю обиду на несчастного Николу. Колючие снежинки, хлестали по лицу, ветер срывал шапку и пробирался под тулуп, а позже и вовсе повалил с ног. Никола отполз с дороги, притаился за елью. Замёрзшими пальцами достал Захарову свечу, раздул огонь. Пальцы болезненно отогревались. Аромат мяты уносил в тепло родного дома к маминой глиняной кружке, а в ней — тёплый чай. Эх, закрыть бы глаза и проснуться дома. Но что-то шевельнулось. По правую руку. Никола вздрогнул. Посветил. В шаге от него, припорошенная снегом, лежала лиса. Посмотрела она на Николу, а как поймала взгляд, уронила голову и больше не поднимала.
Забыл Никола про свои невзгоды, осмотрел лисичку — ран на ней не было, видать, замёрзла, бедолага. Но жизнь в ней ещё держалась. Поднял он мягкое тельце, снег смахнул, положил к себе на колени. А сам в сак полез, нашёл носки, что Валентина связала. Передние лапки в один носок укутал, задние — в другой, затем аккуратно за пазуху лисичку пристроил, собрался с силами и пошёл. Теперь уж точно до Еловой дойти нужно.
К ночи пришёл. Ещё не все дома в деревне спали. И в Волькином огонёк трепыхался. Прошёл Никола мимо лениво бурчащей будки, мимо снеговика, постучал в дверь. Открыла Дарья, заохала, засуетилась.
— Баня у меня ещё не остыла, иди отогревайся, а я тебе чаю и еды разогрею.
— Тут у меня, — Никола показал лису.
— Живая? — ахнула Дарья.
— Еле-еле.
— На печку клади, я присмотрю.
Согрелся Никола, поел да разомлел совсем. Лиса с печки выглянула, моргнула жёлтыми глазами и положила голову.
— Я её тёплым молоком напоила, — сказала Дарья. — Жить будет, только
