все лето так, нечего о большем и Бога просить.
Ольменский махнул рукой и побежал снова в ресторан, где смеялись, стучали ножами, и носился шум от общего говора, смешения сотен голосов и массы слов.
Ольменский видел и был доволен, также как и директор, тем, что все хористки и певицы сегодня заняты, т. е. ужинают с гостями. Даже женщины, не пользовавшиеся успехом у посещающих кафешантан мужчин, сегодня сидели за столами, возбужденные и крикливые от вина и кабацкой атмосферы. Все силы и средства кафешантана были пущены в ход и действовали под треск пробок, звон посуды и шум, над которыми царили звуки венгерского марша.
Мужчины старались, насколько было в их средствах, эксллоатировать веселость, остроумие, легкомыслие и испорченность сидящих с ними, спаиваемых ими женщин и осыпать мелкими приказаниями, придирками и грубостями официантов, между тем как женщины и официанты, в свою очередь употребляли все средства для того, чтобы эксплоатировать гостей, т. е. всяческими способами принудить их оставить возможно более денег в ресторане, в карманах женщин и официантов. Женщины для этого действовали, веселостью, остроумием, легкомыслием и испорченностью, а официанты терпением, покорностью и услужливостью. Одни пришли сюда веселиться, а другие работать.
Будучи озабочен тем, чтобы пристроить Лаврецкую в кабинете аптекаря, Ольменский, озаренный какой-то мыслью, глазами подозвал к себе девушку. Девушка неохотно и медленно, но покорно поднялась со стула. Улыбнувшись и как-бы извиняясь пред студентом, она направилась к Ольменскому.
— Ты непременно хочешь, чтобы я от директора имел неприятности, — сказал Ольменский недовольным и жалобным тоном: — надо-же, деточка, иметь совесть.
— В чем дело?.. — тихо воскликнула девушка, как будто не понимая, о чем говорит Ольменский, — меня никто не зовет.
— Оставь, пожалуйста, — презрительно ответил метр-д-отель, — я отлично знаю, в чем дело, — тоже не левой ногой сморкаюсь. Здесь не место амуры заводить, ты первая с голоду пропадешь. Видишь, что сегодня делается, надо же поддержать, а ты нуль внимания. Как же так?
Девушка стояла пред Олъменским с видом виноватой и не знала, что ответить. Она считала, что Ольменский прав, хотя ей ужасно не хотелось в этом сознаваться. Вместе с тем, она понимала, что ей уже не выкрутиться, и потому спросила нетерпеливо Ольменского, не глядя на него:
— Ну, куда?
Она выпрямилась, взялась рукой сзади за платье, что придало ей более грациозный вид и, приподняв голову, закинула ее назад. Почти преобразившись, девушка свободно и не глядя в сторону Короткова, как будто она забыла о нем, отправилась, между столами за Ольменским к компании каких-то молодых людей, с высокими воротничками и завитыми усами. Члены компании встретили Лаврецкую несколько церемонно, все поднялись, подали ей руку, пробормотали неясно как будто фамилии и сейчас-же один их них налил ей стакан вина, получив за это деланную улыбку и «мерси», сказанное сквозь зубы.
— Что будете есть? — спросил нагнувшись другой молодой человек, который, казалось, был облит модными и удушливыми духами.
Есть Лаврецкой не хотелось. Она желала скорей избавиться от компании, так как чувствовала и знала, что Коротков смотрит на нее и волнуясь ждет. Она затруднялась с чего начать, но к ней подошел Ольменский, который с необыкновенно предупредительным видом, скороговоркой сказал:
— Смею посоветовать вам спаржу, московскую телятину, только-что полученные! А вино какое будете пить? — еще почтительнее и, глядя упорно в глаза Лаврецкой, спросил Ольменский. При этом молодые люди также наклонили вопросительно свои корпуса в сторону Лаврецкой, как-бы присоединяясь к вопросу Ольменского, и лица молодых людей сделались серьезными и сосредоточенными, как будто этот вопрос для всех был очень важный.
— Вино... — медленно проговорила девушка... — дайте... — не решалась она и ждала помощи. Ольменского.
— Мум, — поспешил предупредить тот, — сухое...
— Да, да, мум, сухое... — согласилась девушка, и тогда молодые люди, словно по команде, взглянули на Ольменского и кивнули прилизанными, пахучими головами. Ольменский взмахнул корпусом, поворотился к официанту, выражавшему своим видом смесь почтения и преданности, и обратился к нему таким тоном, взволнованным и решительным вместе, с каким должно быть полководцы отправляют в кровавый бой свои полки.
— Немедленно мум, спаржу, московскую телятину, фрукты, кофе, ликеры на всех.
— Да, да, — вторила ему по привычке Лаврецкая, а молодые люда, хотя подумали, что все это будет дорого стоить, постарались сделать вид, что они об этом не думают, что расход никого из них не интересует. Они старались показать, что заказ, сделанный Лаврецкой, ими всеми одобряется, что они считают своим долгом удовлетворять все желания, явившейся в их общество кафешантанной певицы.
Когда метр-д-отель и официант Антон, бритый и толстый, удалились, молодые люди стали с улыбками смотреть на Лаврецкую бесцеремонно и нагло, как они не позволили бы и не подумали бы смотреть на красивую женщину из другого общества. Лаврецкая не обращала внимание на эти взгляды, так как в кафешантане это было нормально, в порядке вещей. Она лишь мило и шаблонно, по привычке, улыбалась своим собеседникам, которые задавали ей различные пустые вопросы о том, долго ли она еще пробудет в этом кафешантане, куда она уедет отсюда, где будет служить зимой, и т. д., одним словом все то, что обыкновенно спрашивают и о чем говорят в кафешантанах при первом знакомстве. Ей делали комплементы, говорили, что у нея хороший голос, что ей следовало бы поступить в оперетку, что у нея благодарная внешность, что она молода и красива. При этом говоривший последние слова студент Ершов, полный, с влажным лицом, словно его только-что кто-то вытер мокрым полотенцем, добавлял, стараясь как можно серьезнее глядеть Лаврецкой в глаза: — поверьте, что я не комплименты вам говорю, а серьезно, — и прикладывал ладонь к сердцу, в знак своей искренности.
Лаврецкая, по привычке улыбаясь, кивала каждому отдельно головой и приговаривала беспрестанно: — да, да, в самом деле, мерси, — и почему-то слегка смеялась, хотя искусственно, по привычке смеяться за столом, но мило. Вместе с тем, она мало слушала своих собеседников и, хотя старалась каждый раз взглянуть в глаза кому-нибудь из молодых людей так, что каждый из них оживлялся и полагал, что певица интересуется им, но иногда, когда губы ея улыбались и она говорила что-либо учтивое, глаза ее становились тревожными, задумчивыми и серьезными. Она обводила ими зал и старалась взглянуть незаметно в сторону Короткова.
Последний сидел мрачный, за пустым стаканом и ждал, когда наконец Лаврецкая оставит компанию и возвратится, потому что знал и чувствовал,
