испила до последней капли!
Она использовала каждую минуту своей жизни. В ее жизни было все: и счастье, и горе, и предательство, но она не сдалась!
А я сдалась! Опустила руки и позволила жизни просто волочь меня. Я просто жила и ожидала свою смерть, а Максимовна жила и радовалась каждому дню.
Я вспомнила ее вчерашние сияющие глаза и слегка дрожащие руки, держащие планшет.
К вечеру бабушке стало лучше, она открыла глаза и попросила молока. Я нагрела стакан молока, добавила ложечку меда, как она любила.
Я потихоньку с ложечки поила бабушку молоком. Максимовна зажмурилась от удовольствия.
– Маша, ты не представляешь, какое вкусное это последнее молоко! Дай мне стакан.
Я дала ей в руки наполовину полный стакан. Ее руки слегка дрожали, создавая рябь на поверхности молока, сухие пальцы нежно поглаживали ребристые грани стакана. Я не стала говорить ей, что ей еще жить и жить. Она знала все. Она знала, как и я, что это улучшение последнее в ее жизни, как и последний стакан молока.
– Хорошо, что сейчас со мной нет ни детей, ни родственников. Они бы суетились и плакали, я с ними вчера попрощалась. Хотела дожить до 95 лет. Мне почему-то казалось это важным. Я сделала в этой жизни все, что хотела. Устала я, Маша.
Она отдала мне стакан с недопитым молоком и взяла мою руку. Ее сухонькие теплые руки тихонечко сжимали мою ладонь.
– Маш, ты какая-то грустная сегодня. У тебя что-то случилось?
– Нет, Максимовна, у меня все хорошо.
– Тогда я посплю.
Старушка закрыла глаза и заснула. Ее руки так и не отпустили мою.
Максимовна умерла поздно вечером. Она просто перестала дышать, ее руки отпустили мою ладонь.
Я плакала, мои слезы капали на сухие руки старушки.
Приехала дочь Максимовны и взяла на себя все хлопоты. Она провожала меня в коридоре.
– Маша, спасибо вам большое, – ее голос дрожал, – мама очень вас любила, вы скрасили ее последние дни, мы вам очень благодарны. Вот, возьмите.
Я кивнула и взяла конверт из дрожащих пальцев.
Только дома я его открыла. Этих денег мне хватит на полгода. Я могу не работать полгода и могу все-таки съездить в Санкт-Петербург.
Утром я проснулась, как обычно, сработала привычка вставать в одно и то же время. Я не спеша пила кофе, но ощущала какое-то беспокойство. Когда я задумалась об этом, то поняла, что меня тянет в метро. Девушка, оставляющая записки в рваной сидушке, была единственной моей собеседницей за многие годы.
Я вдруг поняла, что я должна с ней встретиться. Даже если мы просто обсудим «Мастера и Маргариту» за чашкой кофе. Если я это не сделаю, то это очень долго будет беспокоить меня, отравляя и без того печальное мое существование.
А я хотела уехать в Питер, и мне нужны спокойные душа и сердце. Я хотела смаковать эту поездку, как любимое мороженое.
Я быстро оделась и побежала, нельзя пропустить мой поезд. Метро встретило меня шумом и суетой. На платформе бегали и кричали дети. А вот и поезд, второй вагон, место в углу. Бумажку почти не видно, почти полностью спрятана. Пришлось достать ручку, чтобы выковырять листочек, но сегодня я никуда не торопилась.
Последняя запись заняла почти весь листок: «Кто ж полюбит уродину???»
Я перевернула листик и на чистой стороне крупными буквами написала: «Давай встретимся и обсудим «Мастера и Маргариту». Я угощу тебя кофе. В воскресенье в 12:00 в кафе «Ромашка» на площади Ильича».
Я засунула записку на место и задумалась. Сегодня среда, я дала девушке достаточно времени, надеюсь, она придет.
Только вечером меня осенило! Как же она меня узнает? Она даже не понимает, с кем она переписывается – с мужчиной или с женщиной.
На следующее утро я опять помчала в метро, но записки в сидушке уже не было. Я выдрала из блокнота листик и написала: «Я женщина 48 лет. Буду в розовой куртке».
Утром в субботу я проверила наш тайник. Моя записка осталась на месте. Она не захотела с мной знакомиться? Не смогла забрать записку? А если она придет, то как узнает меня?
И я решила. Все равно пойду в кафе. Надежда была совсем призрачная, но делать мне все равно нечего.
Вечером я заказала билет в Петербург на вечер понедельника и забронировала гостиницу на месяц. Еще час потребовался на сборы чемодана.
Как бы ни сложилась завтра ситуация, послезавтра я уеду в Петербург. Буду пить, есть, гулять и потрачу кучу денег в магазинах. Путешествие уже заняло все мои мысли.
В цветочном магазине рядом с метро я купила букет мимоз, в сумке у меня была книга Булгакова, розовая куртка совсем не гармонировала с хмурым и серым утром.
Надеюсь, если девушка придет, то узнает меня.
В кафе я приехала на час раньше, выбрала столик у окна и заказала завтрак. Пока девушка придет, я успею позавтракать и согреться. На улице дул пронзительный ветер и моросил надоедливый холодный дождь, а в кафе было тепло и уютно. Я не спеша ела свой завтрак и наблюдала бьющий в окно дождь и серые фигурки людей, спешащие куда-то. Какое же это удовольствие! Почему я не делала этого раньше? Теперь буду!
На столике передо мной уже дымилась чашка с кофе, рядом лежала книга и отвратительно желтые цветы.
Я сидела лицом ко входу и эту девушку заметила сразу. Невысокого роста, невзрачная одежда, мокрые волосы. Ее взгляд кого-то искал. Когда ее взгляд наткнулся на мимозы, она медленно подошла ко мне. Прочитав название книги, она подняла глаза на меня.
– Это с вами я переписывалась в метро? – пальцы девушки нервно мяли поясок пальто.
– Да, это я. Меня Маша зовут. Садитесь, вы какой кофе любите? Я закажу.
– Катя. Капучино.
Коротко и информативно.
Пока несли кофе, мы молчали. Я не знала, с чего начать. С Булгакова? А потом неожиданно для себя спросила:
– А почему вы решили, что вы уродина?
Катя поежилась.
– А что, не видно?
– Катя, давай на ты перейдем? Ничего не видно. Ты симпатичная девушка! Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
Катя подняла на меня глаза и нерешительно улыбнулась.
Мы пили кофе и разговаривали. Разговор завязался легко, как будто мы знали друг друга много лет.
Я медленно брела домой и думала, что не усну сегодня совсем. Мы выпили очень много кофе. А завтра мне в дорогу, но ехать уже не хотелось. Хотелось обдумать все, что мне рассказала новая знакомая.
Мы с ней – два
