не упустят возможности записать все возможные нарушения на пленку или сфотографировать возможные проступки. Американцы могли шантажировать моего отца после его просьбы о политическом убежище. В безжалостном мире шпионажа всегда были свои законы, и КГБ вряд ли держал монополию на это. Мой отец понял, что попал в ловушку.
Целую неделю после встречи с сотрудником ЦРУ отец был в полном смятении. Он бросался от одного решения к другому. Однако затем, к своему собственному удивлению, он понемногу начал склоняться к предложению Джонсона. Окажись он на месте сотрудника ЦРУ, мой отец сделал бы то же самое, чтобы попытаться проникнуть в советский мир на высшем уровне. Ведь американское руководство не знало, что думают коммунистические вожди по тому или другому важному внешнеполитическому вопросу. Но если с позиций любой спецслужбы это казалось логичным и естественным, то в действительности моему отцу все же не нравилась перспектива стать шпионом.
Мой отец пишет, что все же, чем больше он размышлял над данной проблемой, тем больше положительных моментов в ней находил. Он бы выиграл время для подготовки к побегу, и это дало бы возможность хотя бы попытаться убедить жену встать на его точку зрения. Он смог бы лучше подготовиться к практической жизни в США, привезя из Москвы любимые вещи. Кроме того, как думал отец, немного поработать на американцев — наилучший способ рассеять все их возможные сомнения насчет честности и откровенности советского дипломата. Конечно, по мнению моего отца, США могли предоставить ему политическое убежище безо всяких условий, но он понимал, что при этом они не взяли бы на себя никаких дальнейших обязательств, а ведь ему на довольно долгое время понадобилась бы их защита и помощь в обустройстве. Расспросив и выслушав его, американские спецслужбы могли бы выбросить его, как выжатый лимон.
Вскоре мой отец позвонил сотруднику ЦРУ с телефонного аппарата в ООН, из помещения, где, как правило, не бывало много народу. Свидание с офицером должно было состояться между восемью и десятью часами вечера. Поужинав около восьми часов, отец предложил моей маме пройти прогуляться, прекрасно зная, что его жена любила гулять только за городом, в Гленкове. В Нью-Йорке она выходила лишь по делу — в магазины. Поэтому мой отец не сомневался, что Леонгина не пойдет с ним, а останется дома. Так случилось и на этот раз. Выйдя на улицу, отец попытался придать себе вид обычного пешехода. Разглядывая витрины, он делал вид, что его интересует мужская одежда. А основной его мыслью было лишь ускользнуть от возможной слежки сотрудников КГБ. Через несколько кварталов от Третьей авеню он зашел в магазинчик, в котором часто бывал, и купил пакет хлебцев и минеральной воды. Теперь он уже шел не с пустыми руками. Уверенный, что за ним никто не следит, он тем не менее прошел мимо улицы, где договорился встретиться с Джонсоном. На всякий случай. Отец вышел на Легсингтон-авеню и только после этого быстро пошел к дому, где его ждал сотрудник ЦРУ. Хорошо, что вокруг много деревьев, думал он, за ними его не будет видно. Моему отцу показалось, что прошла вечность, прежде чем Джонсон открыл ему дверь. «Приятно вас видеть», — сказал офицер и закрыл дверь конспиративной квартиры ЦРУ.
Джонсон посоветовал моему отцу успокоиться и повел к старому лифту в глубине коридора, который с грохотом доставил их на второй этаж. Войдя в квартиру, отец заметил, что сотрудник ЦРУ был одет по-иному: вместо темного делового костюма на нем были только рубашка и брюки. Сейчас он уже держался непринужденно и свободно. Видимо, получил указания от начальства, что особо важных, высокопоставленных потенциальных шпионов не следует пугать и обращаться с ними необходимо максимально вежливо и осторожно.
Цэрэушник подчеркнул, что США не собираются использовать Шевченко в опасных операциях и не хотят, чтобы он следил за кем-либо или добывал документы для фотосъемки. Они утверждали, что никогда не предложат моему отцу работу, связанную с трюками, известными по фильмам о Джеймсе Бонде. США хотели получать только ту информацию, к которой мой отец имел доступ, а именно: о важных политических решениях, принимаемых Политбюро ЦК КПСС. Джонсон в весьма вежливой форме сообщил моему отцу, что ЦРУ будет радо любому материалу, который будущий шпион сможет предоставить на основе его опыта, контактов и служебных обязанностей.
Когда мой отец спросил офицера ЦРУ, какого рода информацию американское правительство ждет от него, Джонсон прежде всего предложил начать с последних шифротелеграмм, которые отправил Постоянный представитель СССР при ООН О.А. Трояновский в Москву, и если это возможно, то их полный текст.
Отец испуганно сказал: «Как — полный текст! Скопировать в советском представительстве секретный документ — это все равно что сразу выдать себя КГБ. Никому из советских дипломатических сотрудников не разрешается делать даже краткие записи того, что мы читаем в комнате, куда приходят зашифрованные сообщения…»
Отец отмечал, что шифровальный зал в советском представительстве был самой настоящей крепостью. В нее даже войти сложно, а тем более выйти, если кто-либо нарушит правила секретности. Особенно это касается шифротелеграмм. Они должны записываться от руки в специальные толстые тетради с пронумерованными страницами. Вынести копию из данного помещения — серьезное нарушение правил. Чтобы исключить малейшую возможность расшифровки секретного кода, например по стуку пишущей машинки, при составлении шифротелеграмм было запрещено ими пользоваться. Прослушивание было практически невозможно, помещение было звуконепроницаемым. Все материалы хранились за двойными дверями на седьмом этаже представительства.
— Будет достаточно, что вы запомните самую важную информацию и сообщите об этом нам, — успокоил Джонсон.
Когда встреча с сотрудником ЦРУ закончилась, мой отец с ужасом вспомнил, что он не поставил никаких временных пределов своего тайного сотрудничества. Он вошел в мир шпионажа без определения границ. С тех пор страх стал его постоянным спутником на все время работы на американское правительство.
Во время очередной встречи Джонсон сообщил моему отцу о том, что его коллеги хотели бы знать, что представляют собой все дипломаты в советском представительстве и в ООН и на кого они работают.
— Вы имеете в виду сотрудников КГБ или ГРУ? Да их сотни! — воскликнул мой отец.
— ФБР должно знать, что следит за нужными людьми, и вы можете им очень помочь в плане их идентификации, — ответил офицер ЦРУ.
Мой отец согласился. По поводу выявления сотрудников и агентов КГБ и ГРУ у него не было никаких угрызений совести. Он делил их на две категории: назойливые и опасные.
Отец читал секретные телеграммы и другие материалы, прибывавшие из Москвы дипломатической почтой.
Кроме
