class="empty-line"/>
Тополь
Шумит последняя листва
На тополях осенней эры.
Имеют странные размеры
Предметы, мысли и слова –
И лопаются пузыри,
Пространство все заняв, – боками
Друг друга давят. Пред глазами
Снаружи и – пред чем внутри,
Не знаю – исчезает вдруг
Вся пестрота. Но миг проходит,
И что-то снова происходит –
И шум листвы ласкает слух.
Поэт
Остроумия особого не ждите –
Я ведь вовсе не умён и не востёр.
Может лучше потопить меня в корыте?
Может, лучше посадить меня в костёр?
Мысль любую можно выразить цветасто,
Для убогой – сшить наряд из лоскутов.
Но боюсь, быстрей иссякнет в ручке паста,
Чем иссякнет истечение стихов.
Это что-то вроде чуда на арене,
Представленья по проглатыванью шпаг…
Сам не знаю: то ли дурь моя от лени,
То ли стал я от усердия дурак.
Я бы по'дал вам полезные советы,
Как канаты – но концы подожжены
У канатов. Если схватитесь за это –
То немедленно сорвётесь со стены.
Или хочется лететь? – Ну что ж, летите.
Дна не видно. Может там его и нет?
Я не мама, чтоб давать вам всё из тити,
Я… Постойте, кто я есть-то? – А! поэт.
Леса
Из кармана я вынул остатки хвои',
Твёрдой бурой хвои' полуголого леса.
Все причины и смыслы и пользы мои,
Усыхая и тлея, лишаются веса.
Темнота в красноватых заплатах осин,
Незнакомо и приторно пахнет грибами.
Наконец я стою на дороге один,
Лишь за воздух цепляясь гнилыми зубами.
Я как осень хладею. Хладею как дым –
Обязательства все потеряли значенье.
Я иду наугад по каурым, гнедым
И буланым листам – просто шум и движенье.
На мозаику ящериц, рыб и коней
Утверждается дождь проливными ногами.
Вот мелькнула луна, мне наверно за ней –
Ткнулся носом в стекло, ткнулся в раму очками.
Опустевшая плоть не звенит на ветру,
Не желает наполниться новыми снами.
Я с собой из себя ничего не беру,
Я сижу и любуюсь пустыми лесами.
Я – в эфире
Сквозь меня – орбиты всех планет,
Я прошит орбитами, как леской.
Жизнь кипит в эфире, как омлет,
Но не слышно бульканья и треска.
Я руками бусины ловлю
И втыкаю их то в пах, то в рёбра –
Я щекотку лёгкую люблю,
Вообще, я правильный и добрый.
Как прыщи, планеты из спины
Вырастают, и летят планеты
Снова мне в живот. Они вольны
Делать это до скончанья света.
Мне не больно, я уже привык
Выносить подобные явленья.
Жизнь кипит, но нем ея язык,
И в эфире – всё без измененья.
Простое
Ничего не вижу за окном.
Только дом и только окна в нём.
Только пару-тройку фонарей,
Да решётку чёрную ветвей.
Никуда из дому не пойду,
Не хочу вверять себя труду.
Не заплатят мне за этот труд –
Лучше я сидеть останусь туг.
Без желаний и страданий нет.
Вот горит на кухне поздний свет;
Пусть октябрь на дворе, не май –
У меня в руках горячий чай.
***
Как глуп мой стих,
Как плохо я пашу –
Черню других,
Себя превозношу.
Давно пора
Мне это изменить –
Другим кричать «Ура!»,
Себя чернить.
Метаморфоз
Весь человек – метаморфоз.
Вот этот глаз, вот этот нос –
Из них, как из глубоких нор,
Посмертно выйдет на простор
Какой-то дух. Увы, для нас
Не видный при посредстве глаз
И не доступный для ноздрей
Пытливых. Лик души моей –
Увы, загадка для меня,
Покуда не дождусь я дня
Последнего. Тогда с яйцом
Расстанусь – сделаюсь птенцом.
Первоснежье
Уже поля припудрило снежком,
Стоит и мёрзнет рыжая корова.
И мне не больно хочется пешком
Куда-либо тащиться из-под крова.
Но воздух пахнет холодом, зимой –
Новорождённой, только что обмытой
И вытертой махровой простынёй, –
И глазки у младенчика открыты,
И он не плачет, а глядит на нас,
И в светлом взоре холодно и сухо.
Зима имеет светло-синий глаз
И маленькое розовое ухо.
А в поле – бурый ломкий бурелом,
И ноги колет прелою дерниной;
И поделиться хочется теплом
Мне издали со стынущей скотиной.
Бодрей, бодрей! Над первозданным льдом
Поднятья и ловить двумя ноздрями
Снежинки… Но вцепились в тёплый дом
Трясущиеся ноги якорями.
Напротив Речного Вокзала
На берегу, на этом берегу,
А не на том – на том другой оттуда
На этот смотрит – я найти могу
Траву – не замурована покуда
Земля в бетон. И я смотрю туда,
На берег тот, где всё уже в бетоне
И где трава не будет никогда
Уже расти сама, не на газоне.
Я вижу башню порта, вижу дым
Далёких труб и слышу гул унылый
Машин – под небом бледно-голубым
Москвы из нас из всех он тянет жилы.
«Не обращай внимания на шум, –
Скажу себе. – Зайди в кусты, там тише.»
Но и в кустах скрипит безбожник ум –
Как будто в нём скребутся злые мыши.
Забудь, забудь, что город всё сожрёт!
Что эти травы под его пятою
Падут, и этот шмель, с растений мёд
Сбирающий, новейшей суетою
Машинной твари будет замещён!..
Забудь – найди себе траву для пиши
И для леченья, и отвесь поклон
Тому другому, кто из скукотищи
Грядущей ныне смотрит на луга
Цветущие, глядит сюда оттуда, –
Он не похож на хитрого врага.
Он, как и ты, грустит и хочет чуда.
О воровстве на почте
До крайности не доведён,
Но положением унижен,
Чужой конверт вскрывает он,
Ища – он тоже, чай, не рыжий –
Для поддержания своей
Житухи тощие дензнаки.
Он не подлец и не злодей,
А вот большие дяди – бяки,
Они всё хапают себе –
Им торт, ему же – на-ка! – корка.
Нет, воровство в его судьбе
Есть не случайная подпорка.
Не жди, задрипанный солдат,
Подмоги почтой. Зэк на зоне,
И не надейся. Этот гад
Себе за вас нагрел ладони.
Ведь сказано: Не посылать
Купюры письмами! А вы же
Во искушение опять
Вводить изволите нерыжих!
Письмо посмотрят на просвет
И приоткроют аккуратно,
И никогда уже – о нет! –
Вы не получите обратно
