неделя Октября. По радио сказали, что во второй половине дня возможен небольшой дождь, но пока на улице было ясно и тепло. Он поездил по Москве, постоял в пробках, сделал кой-какие намеченные на этот день дела и был готов к путешествию в прошлое.
Он снова подумал было о том, что хорошо бы поехать на поезде и повторить весь пройденный когда-то путь, но мысль о толкотне в метро, от которого он уже порядком отвык, о переполненной электричке, о том, что у него нет расписания поездов, оттолкнула его. К тому же он слышал от кого-то, что платформу то ли перенесли, то ли не все поезда на ней останавливаются…Короче говоря, повторения пройденного могло бы не получиться. Но главное было то, что Дмитрий уже сидел в машине, она уже ехала по Ленинградскому проспекту и до поворота на Рижское шоссе было уже недалеко.
Дорога от поворота с шоссе до деревни была Дмитрию знакома по прошлой поездке, и он с удовольствием отметил, что участок, где тогда он чуть не забуксовал заасфальтировали и добраться до деревни можно было без проблем. «До деревни»…Он машинально произносил это, хотя то мимо чего он ехал, мало напоминало деревню в привычном понимании слова: высокие заборы, бревенчатые срубы, кирпичные особняки, между которыми нет-нет да попадались старенькие домишки, некоторые подреставрированные, а некоторые откровенно разваливающиеся…асфальтированные подъезды к железным воротам, телевизионные тарелки…Впрочем, нельзя сказать, что эти перемены производили на Дмитрия большое впечатление: во-первых он уже был здесь, а во вторых — и это главное — они были столь обычны для подмосковного пейзажа, что не поражали воображение. Но лес!.. По правую руку тянулся прекрасный Шапкинский березняк, и казалось время не властно над ним. У Дмитрия было ощущение, что он едет по берегу моря, где когда-то были песчаные дюны да сосны, а теперь стоят отели и особняки. Но море!..
Он проехал в конец забора, в то место, где дорожка поворачивала к дому Габрона и остановил машину. Он заранее решил, что не пойдет к хозяевам — слишком неприятным был прошлый визит, да и не за этим он приехал. То за чем он приехал было перед ним, и было оно таким же близким и притягательным как во время их последнего свидания весной Бог знает какого года.
Дмитрий вышел из машины и немного постоял. Кругом была тишина: грохота машин не было слышно, и это было приятно, но не было слышно ни мычания коровы, ни крика петуха, ни даже лая собаки — и это было жаль. Однако, все искупал запах: живительный запах осеннего леса.
Он не спеша двинулся по дороге, той самой, по которой когда-то проходила его лыжня. Небольшой ветерок гулял в вершинах берез, и ему вспомнилось Цветаевское обращение к деревьям: …Что в вашем вееньи? Но знаю лечите обиду времени прохладой вечности…Обиду времени …Действительно, все сложилось как-то не совсем так…Благополучно, значительно более благополучно чем можно было предположить, но… как-то не так…
Он вышел на большую поляну и поразился тому, насколько ничего в ней не переменилось…Вот там, под кустиками он нашел три великолепных белых гриба, а вон в той низинке всегда держалась вода, и он, переходя ее весной на лыжах, провалился под лед, впрочем, всего лишь по щиколотку, что было совсем не страшно, поскольку до дома было рукой подать.
Дмитрий перешел поляну и пошел по дороге. У ее начала, перегораживая дорогу, лежало дерево. «Древо отчаяния» — так он его когда-то назвал.
Это было вскоре после его приезда в деревню, в одну из первых прогулок в Шапкинский лес. Он тогда немного заблудился, гуляя по незнакомому лесу, приустал и, может быть, поэтому вся его жизнь представилась ему в особо мрачном свете: испортил жизнь женщине, занимается делом, которое никому не нужно и никуда не приведет, почти тридцать лет прошли впустую, а что впереди? Он сел на поваленное дерево, которое преграждало дорогу и закрыл лицо руками. Хотелось ни о чем не думать, ничего не чувствовать — просто плыть в этом унынии, неважно сколько времени и к каким берегам…Неподалеку вспорхнула птица, упали капли дождя, Дмитрий открыл глаза и увидел, что в конце дороги, у поляны стоит лось. Он приподнялся, чтобы рассмотреть зверя, лось не спеша двинулся вглубь леса, и Дмитрий тоже побрел восвояси.
Потом, уже в значительно более бодром состоянии духа, перешагивая через это дерево, он окрестил его древом отчаяния, в память о мрачных минутах, которые на нем провел.
Вот и теперь оно лежало там же и по-прежнему преграждало ему дорогу… Правда, то дерево было березой, а это сосной, да и лежало оно несколько дальше, но это как бы не имело особого значения: по сути ничего не переменилось.
Он прошел еще с пол километра, зная, что вскоре налево пойдет просека, которая выведет его к овражку лесных диковин… Однако, никакой просеки не было. Возможно она заросла кустарником, или он еще не дошел до нее…или уже ее прошел?
Правда, вскоре Дмитрий обнаружил поворачивающую налево дорожку, но шла она совсем не под тем углом, который был нужен — слишком уж влево, и он решил, что при первой же возможности возьмет поправее. Но дорожка шла без всяких ответвлений, и Дмитрия поразило, что лес кругом был какой-то через чур густой, заросший, нечищеный, нехоженый: ни тропинок, ни полянок, ни просек…какой-то чужой лес.
Он решил, что пройдет еще небольшой отрезок и наверняка выйдет на место, которое узнает и сможет сориентироваться. Он прошел еще метров двести и вышел к…пруду.
Это было полной неожиданностью: уж что-что, но пруду здесь взяться было неоткуда…Впрочем, за столько лет могли, конечно, и вырыть…Пруд, действительно, был искусственный, с берегами, выложенными гранитными плитами. Вырыли его, видимо, довольно давно поскольку плиты успели потрескаться и между ними торчали пучки травы. Наверно когда то здесь купались: видны были даже ступеньки, спускавшиеся к воде, но и это тоже было давно, поскольку сейчас вода зацвела, и не было впечатления, что пруд кто-нибудь чистит. Удивительно было то, что вокруг не было видно ни одного живого существа: ни человека, ни птицы, ни даже лягушки.
Дмитрий задумался, с какой стороны обойти этот водоем и решил взять поправее. Он углубился в лес по тропинке и шагов через 20 вышел к темнозеленому в два человеческих роста забору из гафрированного железа без единого отверстия — непроницаемому, уходящему в лес насколько глаз хватало. Тропинка тянулась между забором и водоемом и Дмитрию ничего не оставалось как двигаться
