Внезапно Эллери почувствовал угрозу, что Рима может привязаться к нему, как олененок, оставшийся без матери. Она перестала называть его «мистер Квин» и обращалась к нему «Эллери» или «дорогой», раз двенадцать брала его за руку, не задавала вопросов о том, что он намерен с ней делать по прибытии в Райтсвилл, и, казалось, полностью ему доверилась. После ленча в вагоне-ресторане Рима сбросила свои изящные туфельки, легла на полку в их купе, опустив голову на колени Эллери, и заснула со счастливым вздохом, словно Маугли на ветке дерева. Вся беда состояла в том, что он не был такой веткой и сомневался, что любой мужчина в аналогичной ситуации мог бы почувствовать себя ею. Эллери решил выдать Риму замуж за какого-нибудь молодого поэта, как только ему удастся такого отыскать. Ей просто нельзя позволять бегать на свободе.
Проснувшись, Рима зевнула и потянулась, но не сделала попытки сесть.
— Привет, дорогой. — Ее голос и улыбка были сонными.
Эллери снова ощутил ее руку в своей.
— Хорошо подремали? — Он старался говорить отеческим тоном.
— «Сон легок после сытного обеда», — засмеялась Рима.
— Что-что?
— Неужели вы никогда не читали «Потерянный рай»?[16]Вы забавный, Эллери.
— Смешной или странный?
Она снова засмеялась, откинув голову.
— До чего же вы мне нравитесь!
— Вы мне тоже нравитесь, Рима. — Юбка ее нового костюма поднялась выше колен, и Эллери слегка потянул ее вниз.
Девушка с любопытством наблюдала за ним.
— Почему вы это сделали? Разве у меня безобразные ноги?
— Именно потому, что они не безобразные.
— Тогда зачем вы их прикрыли?
— Послушайте, Рима… — сердито начал Эллери.
— Никогда не могла этого понять. Я видела, как девушки ходят почти нагишом в купальных костюмах на Слоукемском озере и в сосновой роще, но когда они одеваются, так тут же одергивают юбки, прикрывая те самые ноги, которые только что были полностью открыты.
— Тонко подмечено. Понимаете, Рима, всему свое время и место.
— Но мы ведь одни, Эллери. Неужели вы не хотите видеть мои ноги?
— Нет. То есть да, очень хочу. Поэтому правила не позволяют мне этого.
— Правила?
— Разве вы никогда не ходили в церковь?
— Нет.
— Вам следовало бы это делать, Рима.
— Но я не возражаю против того, чтобы вы смотрели на мои ноги, Эллери.
— Зато возражаю я!
Римма снова убрала руку.
— Вы хотите видеть мои ноги, но возражаете против того, чтобы смотреть на них. Да что с вами такое?
— Вы бы позволили смотреть на ваши ноги любому мужчине, которому этого хочется?
— Нет…
— В том-то и дело.
— Я имею в виду, это зависит от мужчины и от того, почему он хочет на них смотреть. А что это за правила?
— Правила поведения в обществе, морали, хороших манер и… ну, еще много чего. — Эллери с отчаянием воскликнул: — Неужели ваш отец не учил вас ничему, кроме английской литературы?
— Он учил меня всему.
— Однако пару вещей он упустил.
— Вы говорите о сексе?
— Смотрите, Рима! Недели через две сельская местность станет такой красивой…
Все указывало на то, что Рима Эндерсон будет представлять еще большую проблему, нежели то, что связана с ее отцом.
* * *
Они прибыли в Райтсвилл уже в сумерках. В дверях офиса начальника станции стоял старый Гэбби Уоррум, поблескивая единственным зубом, и махал рукой машинисту. А двое ребят в джинсах, сидящих на грузовой тележке и болтающих босыми ногами, ничем не отличались от мальчишек, сидевших там летним днем 1940 года, когда Эллери впервые сошел с поезда на перрон райтсвиллского вокзала.
С тех пор не изменилось почти ничего. Конечно, голубой навес закусочной Фила изрядно полинял; гараж превратился в кузницу с новой неоновой вывеской; по другую сторону железной дороги возвышался над соседними хибарами трехэтажный «отель» — пока еще безымянный; гравий на вокзальной площади исчез вместе с комьями навоза, теперь она была заасфальтирована. Но оставались прежними закопченная дымом линия горизонта над Лоу-Виллидж, толстозадый автобус с надписью «Райтсвиллская автобусная компания» у края платформы, извилистая Аппер-Уистлинг-стрит, которая плавно переходила в Аппер-Уистлинг-авеню, достигнув на севере респектабельной Хай-Виллидж, Лоуэр-Дейд и Вашингтон-стрит, ведущие к западной части города, Лоуэр-Эппл, Пайни-роуд и Шингл-стрит, тянущиеся к восточным районам, которые соединялись у вокзала, расположенного в крайней юго-восточной точке Райтсвилла.
Воздух, несмотря на дым над Лоу-Виллидж, был свежим и ароматным, словно его выстирали и повесили сушиться на солнце.
— Вижу, вам нравится Райтсвилл, — с удивлением заметила Рима, когда Эллери усаживал ее в такси Эда Хотчкиса.
— Очень нравится, Рима.
Девушка, слегка нахмурившись, посмотрела на него, а потом в окошко на город.
— Куда ехать? — спросил Эд.
— Вы не помните меня? — с улыбкой осведомился Эллери.
Эд Хотчкис почесал нос. Он заметно отяжелел и обзавелся еще одним подбородком.
— Вроде я возил вас несколько лет назад… Ваша фамилия Грин… Нет, Квин… Господи, мистер Квин!
— Привет, Эд.
Они обменялись крепким рукопожатием.
— Снова решили навестить нашу дыру, а? Какие плохие новости на этот раз? — Эд включил мотор. — Или у вас медовый месяц?
— Он имеет в виду меня? — спросила Рима.
Эд оглянулся на нее и подмигнул Эллери.
— В «Апем-Хаус», — сказал Эллери. В Райтсвилле им нельзя было останавливаться в одном отеле. Когда машина свернула на Вашингтон-стрит, Эллери взял Риму за руку и шепнул: — Видели это подмигивание? Чисто райтсвиллский намек на нечто непристойное.
— Он думает, что мы женаты! — Рима беззвучно рассмеялась.
— Очень в этом сомневаюсь. Я намерен остановиться в «Холлисе»…
— Но вы же велели ехать в «Апем-Хаус».
— Там остановитесь вы.
— Я? В райтсвиллском отеле?
— Только не заводите снова разговор о вашем москитном поместье. В отеле к вам хорошо отнесутся — вы будете одна и у вас вполне респектабельный чемодан…
— Это часть вашего плана?
— Я хочу, чтобы вы взяли эти деньги.
Рима уставилась на купюры, которые Эллери сунул ей в руку.
