НИ ГУГУ!
31 декабря 1964 года, в полночь, дни рождения нового года и старика стали свершившимися фактами. Двойной праздник отмечался под высоким потолком гостиной райтсвиллского дома Годфри Мамфорда не вполне традиционно. Очевидно, старому Годфри посоветовали, принимая подарки от семьи и друзей, помнить предупреждение о приносящих дары греках[1](хотя в Райтсвилле греков не было никогда — по крайней мере, среди знакомых Годфри; ближайшим к ним можно было считать Энди Биробатьяна, армянина по происхождению, владельца цветочного магазина и пайщика знаменитого цветоводческого хозяйства Мамфорда, покуда последнее не перестало существовать).
Первым греком, принесшим дар, была Эллен Мамфорд Нэш. Сменив трех американских мужей, дочь Годфри только что вернулась из Англии, где прожила рекордный пятилетний срок с четвертым супругом — египтологом, связанным с Британским музеем. Ноздри блудной дочери, явившейся домой с визитом, раздувались, словно от неприятного запаха.
Тем не менее Эллен ласково обратилась к отцу:
— Желаю счастья, дорогой. Надеюсь, тебе это пригодится.
Надежда оказалась необоснованной. Эллен подарила отцу позолоченные портсигар и зажигалку, но Годфри Мамфорд бросил курить в 1952 году.
Следующей была очередь Кристофера. Он появился на свет немногим менее тридцати лет назад и немногим менее тридцати минут позже Эллен. (Отец никогда не позволял себе предаваться горьким мыслям о том, что рождение близнецов убило их мать, хотя у него часто бывал повод сожалеть о невыгодном обмене.)
Наблюдая за братом поверх бокала шампанского, Эллен забавлялась представлением. Как достоверно он изображает любящего сына! Казалось удивительным, что при таком таланте Крис никогда не выходил за рамки актера в летнем репертуаре и статиста в спектаклях отнюдь не на Бродвее. Причиной, разумеется, было то, что он никогда ни над чем усердно не работал.
— Отличный день рождения, папа, — с энтузиазмом говорил Кристофер. — Желаю еще сотню таких же.
— Постараюсь их устраивать, сынок. Большое спасибо. — Шевелюра Годфри поседела, но была достаточно обильна, и хотя его массивная фигура изрядно высохла, держался он прямо, как танцор, несмотря на семидесятилетний возраст. — Красивая штука. — Годфри вертел в руках трость с серебряной рукояткой.
Кристофер скользнул в сторону с обаятельной улыбкой, а Годфри отложил трость и повернулся к стоящей рядом маленькой пожилой женщине. Грубая кожа и короткие ногти на руках, державших подарок, свидетельствовали о привычке к домашней работе, а лицо под белоснежными волосами было спокойным, как новоанглийский сад.
— Тебе не следовало так хлопотать, мам, — запротестовал старик. — У тебя и так достаточно дел в доме.
— Господи, Годфри, разве это хлопоты? Хорошо бы таких было побольше.
— Я пытаюсь вспомнить, когда у меня в последний раз был свитер ручной вязки. — Годфри потрогал подарок. — Именно то, что нужно в эти дни для оранжереи. Как только тебе времени на него хватило?
— Он не слишком элегантный, Годфри, зато тебе в нем будет тепло.
Прошло двадцать восемь лет с тех пор, как Маргарет Кэсуэлл приехала в Райтсвилл ухаживать за своей сестрой Луизой — женой Годфри — во время ее роковой беременности. С тех пор она произвела на свет собственную дочь и похоронила мужа, сделавшись «мам»[2]для всех трех детей, растущих в доме, — близнецов Годфри и ее Джоанн — и приготовила (как недавно сама посчитала) более тридцати тысяч обедов. Впрочем, Годфри Мамфорд заслужил преданность Маргарет, став вторым отцом для ее ребенка.
Иногда ей казалось, что Годфри любит Джоанн больше своих детей — теперь, в гостиной, она чувствовала то же самое. Ибо Годфри держал в руках столовый прибор в кожаном футляре, украшенном хризантемами с золотыми листьями, а его проницательные голубые глаза сверкали как январский лед. Прибор был подарком Джоанн, которая с улыбкой наблюдала за юбиляром.
— Невероятно, Джо, — сказал Годфри. — Так порадовать старика! Это великолепно!
Улыбка Джо перешла в смех.
— Большинство мужчин имеет дело с мясом и картошкой, а ты обожаешь хризантемы. Все очень просто.
— Полагаю, люди думают, что я очень прост. Дряхлый мальчишка, — вздохнул Годфри.
На эти слова отозвался маленький человечек с густыми бровями, под которыми поблескивали смышленые глаза. Это был самый старый друг Годфри Мамфорда, Вулкотт Торп, ранее преподававший антропологию в университете Мерримака в Конхейвене. Последние несколько лет Торп служил куратором университетского музея, где удовлетворял свой интерес к культуре Западной Африки.
— Я тоже порадую твое мальчишество, — усмехнулся Вулкотт Торп. — Это поможет тебе справиться с дряхлостью.
— Первое издание каталога хризантем XVIII века! — Годфри уставился на титульный лист. — Вулкотт, это потрясающе!
Старик вцепился в том. Только Джо Кэсуэлл ощущала усталость в его большом теле. Для Райтсвилла и мира цветоводства Годфри Мамфорд был специалистом по разведению знаменитых хризантем «Мажестик» с двумя цветами на одном стебле, членом Американского общества любителей хризантем и клубов хризантем в Англии, Франции и Японии; его переписка с коллегами и поклонниками охватывала весь земной шар. Для Джо же он был мягким, добрым и чем-то обеспокоенным человеком, бесконечно дорогим ее сердцу.
— Я очень признателен всем вам, — сказал Годфри Мамфорд, — но, к сожалению, должен ответить на вашу доброту дурными новостями. Понимаю, что случай неподходящий, но не знаю, когда мне снова удастся собрать всех вас под этим кровом. Простите меня за то, что я собираюсь вам сообщить.
Его дочь Эллен обладала инстинктом, позволяющим быстро определять качество и степень неприятностей. Судя по раздувавшимся ноздрям, она чувствовала, что новости в самом деле скверные.
— Папа… — начала она.
Но отец остановил ее:
— Позволь мне докончить, Эллен. Это нелегко… Когда я удалился от дел в 1954 году, мое состояние равнялось почти пяти миллионам долларов, и я распределил его в завещании на основании этой суммы. С тех пор, как вам известно, я пренебрегал всем, кроме экспериментов с разведением и гибридизацией хризантем. — Годфри сделал паузу и набрал воздух в легкие. — Недавно я узнал, что был глупцом. Или это предопределила судьба. Впрочем, результат один и тот же.
