в подобные дни, — начинается с метра, с метра десяти. Мельче — животные». Иногда ему подают их парой, сваренными прямо в любовном напряге, от которого кровь приливает к чреслам, что делает их куда вкуснее. Но королева требует, чтобы им закрывали глаза — их застывший взгляд отбивает ей аппетит.
После чего можно видеть, как она кончиком ножа снимает с крохотного черепа скальп, скрупулезно срезает с грудной клетки мясо и восхищается миниатюрностью скелета. «Такое впечатление, будто я сняла платье — говорит она, — раскрыла наконец подлинную сущность человеческого тела». Подчас она просит подать их в пандан к рыбе, чтобы доскональнее сравнить два типа позвоночника. Король относится к ней как к извращенке, хотя ему в голову не приходит идеальное слово, которое подошло бы ей в самый раз: антропофаг.
КОРОЛЬ часть времени — другой не представилось — учился во Франции у иезуитов и обожает подавать ответы во время мессы. По его задумке, ее читает женщина, на которой зачастую под тяжелой, расшитой золотом ризой ничего нет, разве что полукорсет да чулки.
Для короля самый прекрасный момент, который в конце концов всегда наступает и которого он ждет с пылом неофита, это возношение даров. Стоя на коленях на нижней ступени алтаря, он задирает повыше ризу над игрищем трущихся друг о друга в процессе коленопреклонения прекрасных ягодиц. Очень редко удерживается от того, чтобы их поцеловать, истово потрясая колокольчиком, на котором дружно сходятся взгляды простертой паствы, когда жрица, воздев на вытянутых руках освященную гостию, чеканит магические слова: СИЕ ЕСТЬ ТЕЛО МОЕ.
ОДНО из самых сладких удовольствий короля привязать за запястья и лодыжки к 12 колоннам своей спальни 12 ладных мужчин. Затем входит королева и начинает их ласкать, переходя от одного к другому, без колебаний, чтобы их раскочегарить, оживляет обмякшие члены жаром своего прекрасного тела, слегка об них потершись.
Когда все как один берут на караул, она отдается королю на простой походной койке в центре комнаты, тогда как сразу дюжина молодцев, приветствуя безукоризненным ансамблем его триумф, разряжается почетным салютом.
«НИЧЕГО неизменного, ничего предустановленного, — говорит король. — Нужно, чтобы премьер-министр в любой момент мог стать дворником, богом, дьяволом, сорвиголовой, прекраснозадой Венерой. Нужно превращать, непрестанно, любой ценой превращать! Скрещивать пол с полом, дух с духом, женить цветы, лошадей, смыкать потоки».
И король вплавь спускается по Лимитрофу, собирается броситься в море.
«Никаких берегов, никакой почвы, никакой уверенности, — говорит он еще, перед тем как сгинуть, — быть тем, у кого нет имени, нет взгляда, кому нет нужды, чтобы быть, умереть, пересечь по собственной воле невнятный предел, откуда не возвращаются».
СМЕРТЬ КОРОЛЯ
«Они мертвы, они, должно быть, все умерли, подохли, как свиньи». Это король очнулся на ратном поле, во рту помойка, мутный глаз; говорит: «вот бы опрокинуть рюмаху». Поднимается: ничего не сломано; трясет одного, другого, совсем крепеньких, уже остывших. Слышит стоны, наклоняется: «вот этот». Выхватывает у него кинжал, одним взмахом раскраивает, как телку́, и глотку, и голову.
«Во что мы влопались?» — говорит он. Ищет. Против кого сражались? А, ну да! Франки, какого рожна им здесь приспичило, ему уже невдомек. В любом случае они мертвы, дело улажено: он, король, создан, чтобы царить, он царит, он отвоюет свой трон, свою власть, свою славу, насладится победой, еще как.. Проводит рукой по шее: что за срач! А-а, ему, не иначе, всадили пулю в спину, хотели прикончить, это его-то. Ох... Ах... Ух!.. Он рушится, хрипит. Вот и его очередь.
