шо диды-прадеды наши, як та кость у горле царям тай владе их поперед булы, – сказал с нотками недовольства в голосе дед Гаврило.
– Правда, – согласился Егорыч. – Так у козакив по паланкам зэмлю ж Катырына одибрала тай роздарыла своим фаворитам, колонистам немцям, сербам. Черноморському вийску далы зэмли на Бугу. Там им було мало. Ну и рышылы идты у Чорноморию.
– Та хай ей грэць, тий Катьке з ее фаворитами! Да и усим иншим правителям! Козакы лишь Богу кланялись та атаманов слухали. Добрый козаче баче, где атаман скаче, – в сердцах выпалил дед Трохим, хмурясь.
– Правда твоя, Трохим. Плакать не смею, сльоз не мае, а журиться не велено, – заметил шабэр Трохима Кушнаренко.
– Не сумувайтесь, козакы. Собором черта наши предки бороли, да и мы поборем. По правде и сила. А правда на нашей стороне, – сказал молчавший доселе Иван Тонконог, самый старший из всех станичных стариков. В спор он до этого не вступал, наблюдая, как тешатся «молодые», но тут разговор тронул за живое.
– Оттож, Иванко. Бог не без милости, казак не без щастя, – вставил свое слово дед Трохим и подытожил: – Куда казака доля ни закине, все будэ казак. Ежели за правду горой, то и люди за ним. Коли все громадою дохнути, то и панятко сдохне. А кто от товариства отстане, нехай от того шкура отстане.
Повздыхали старики за старое, за Днипривство дидовское да за указы царыцы москальской. Выпили еще кваску, передавая друг другу пиньдюрку, да и замолчали в своих думах.
Жила еще в сегодняшних черноморцах душа запорожская, душа вольная. Суховеем гретая, ковылем седым ласканная, в котлубанях степных купанная. Душа свободная. Не покорившаяся ни бусурманам, ни царям. Служили лишь Богу да Сечи родной.
Сечь была основана на днепровском острове Хортица волынским князем Байда Вишневецким в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году и стала мощной военной организацией, настоящей казацкой республикой во главе с Сече-вой Радой и своим уставом – Уставом Запорожской Сечи.
Сечь защищала южные рубежи Российской империи и особенно нужна была из-за набегов опасных соседей – крымских татар и польско-литовских шляхтичей.
«Облачусь пеленой Христа, кожа моя – панцирь железный, кровь – руда крепкая, кость – меч булатный, быстрее стрелы, зорче сокола, броня на меня, Господь во мне. Аминь!» – молитва запорожских казаков, которую они читали перед тяжелыми битвами.
Когда крымским татарам был дан достойный отпор, их набеги прекратились. Крымское ханство было полностью разгромлено, Екатерина II решила переселить казаков на Кубань. Это было одной из трагических страниц в истории казачества. Третьего июня тысяча семьсот семьдесят пятого года указом императрицы Запорожское войско было ликвидировано.
Кошевой атаман Петр Калнышевский был заточен в монастырь, судья Павел Головатый и есаул Сутыка взяты под стражу и отправлены в ссылку. Началось насильственное переселение казаков. Судьба Сечи была предрешена. Часть запорожцев после уничтожения Сечи бежала в Турцию, создав там Задунайскую Сечь, просуществовавшую до тысяча восемьсот двадцать восьмого года.
Территориальная политика Российской империи приобрела ярко выраженную тенденцию к закреплению приобретенных земель путем создания на них мощных опорных пунктов, крепостей и укрепленных линий. После присоединения Правобережной Кубани к России началось планомерное заселение края казаками.
Военная казачья колонизация была испытанным средством, применявшимся имперским правительством при занятии и освоении новых территорий. Российская империя без особого стеснения использовала казаков в своих целях. Формирование Кубанского казачьего войска после ликвидации колыбели запорожских казаков – Сечи, шло не только насильственным переселением запорожцев на новые земли, но и оказачиванием малороссийских и русских крестьян.
Чего не могли не только понять, но и принять казаки, к тому же всегда негативно относившиеся к иногородним, называя их мугарями, гамсэлами, кацапами. «Казака мати родила, мужика – женка, а чернеца – паниматка».
Исходными этноопределяющими кубанского казачества выступили два компонента: русский и украинский. Но черноморцы, бывшие запорожцы, говорили: «Мы пэрэвэртни. И не совсэм русские, и не совсэм украинцы, но и то и другое вместе».
Черноморцы, как и их славные предки запорожцы, часто переживали одну пору невзгод за другой. И пережили они только благодаря духу единства, проникавшего в казачью среду. И как ни тяжело казакам было бросать уже насиженные забугские места, но они предпочитали лучше совсем переселиться на Кубань, лишь бы сохранить свой старинный казачий уряд. «Что будет, то будет, а будет то, что Бог даст», – порешила войсковая рада. Но и на новых землях черноморцы старались соблюдать уклад сечевой жизни. Это виделось во всем – и в облике станиц, и в облике самих черноморцев.
– «Казаку не втекти вид Сичи. Наш Луг – батько, а Сичь – мати. От де трэба помирати», поговаривали в старину деды наши, – поправляя папаху, сказал дед Трохим. Сказал и запел медленно, протяжно:
Казак полыночку рвал да в огоне чек он клал.
В огоне чек он клал да все растапливал.
Свои раны с молитвой да перевязывал.
«Уж вы, раны мои, да раны порванные,
Раны кровью залиты да на земле турецкой».
Перед смертью он и коню наказывал:
«Уж конь мой, конь, товарищ мой,
Ты беги ей-ка, мой конь, ой да не стрелой, а домой.
Ты скажи-ка, мой конь, да что остался с другой.
Поженила меня да пуля быстрая.
Повенчала меня да сабля вострая.
А постель-ка – да мать сыра земля.
А подушка у меня – да зеленая трава.
Одеяло мое – да небо синее».
Петь дед Трохим умел очень красиво. Окромя этого одарил Господь его талантом стихи да байки складывать. Но не до них было сейчас. Слушали старики песню да за станичников, в поход на басурман[49] ушедших, думали. Неспокойно было на сердцах у славных вояк. Хотя и привычным делом было черкеса воевать, но каждый раз, провожая казаков, прощались, кубыть в последний раз виделись.
Такая уж традиция зародилась у этих вольных воинов в незапамятные времена. «Станичники казаков снаряжают, что в могилу провожают». Казачья служба полна неожиданностей и реальной опасности. Никто не знал, вернется ли казак из похода или душа его к Господу отлетит в станицы небесные.
– Сашко, – снова позвал дед Трохим казачонка, – слетай-ка, драголюбчик, до мамки, хай нас, стариков, чихирьком[50] побалует. Зажурылысь[51] мы часом.
Сашко не стал кондрычиться[52], а как кубаристый байбак[53] побежал до хаты и уже через минуту принес небольшую макитэрку[54], наполенную светло-красным молодым вином.
– Мамка вам, дидо, «на здравие!» передала, – весело
