class="p">– Какое ж это доброе дело, ты чего такое говоришь-то? Это грех. Да и вообще, как человека убить-то можно, это ж не за хлебом сходить… Чего ты такие дурные вопросы-то задаёшь? Случилось может чего?
Но Ёлка энергично закачала головой, позёвывая:
– Да нет, просто задумалась, вспомнила сериал про зомби, я в интернете смотрела. Зомби же вот вроде как после смерти оживают… Только они уже не люди, конечно… Получается у них загробная жизнь тоже в аду…
Томка начала собирать грязную посуду со стола, приговаривая:
– Ладно тебе, ересь всякую американскую насмотрелась в этом твоём интернете, ничего там хорошего. Давай-ка иди спать, время девятый час, а вставать завтра рано в школу. Будильник на шесть часов поставлю, учти.
Ёлке и правда жутко уже хотелось спать – за день так намаялась, что и ног не чувствовала, а голова, словно налившись дремотным свинцом, уже совсем ничего не соображала.
И пока Томка стелила ей свежую, пахнущую стиркой постель в дальней комнатке, Ёлка пялилась слипающимися глазами в угол комнаты. Там, на тумбочке, были собраны какие-то образки и иконы, целый иконостас, даже оплывшая свечка в тарелочке покоилась.
– Томка, а зачем тебе иконки? Ты же в церковь не ходишь…
Томка взмахивала раздувающимся в воздухе покрывалом, поглядывая в сторону Ёлки:
– Хожу, не хожу, какая разница? Бог он в сердце, а иконки никогда не помешают. Это как связь с ним, с Богом…
– Типа провайдера?
– Чеееего? Какого провайбера ещё? В общем, Лена, ложись спать, у меня дел ещё по горло – Фёдора накормить, Валеру встретить, куртку твою почистить…
Быстро раздевшись, Ёлка повалилась в кровать, накрывшись холодным, тяжёлым одеялом. Закрыв глаза, она (как делала это часто) представила себя на сцене в образе эстрадной певицы, своей любимой Ёлки.
Сияющее блёстками позолоченное платье, нестерпимо яркий свет со всех сторон, в руках микрофон, а прямо перед ней расстилается море орущих, визжащих, захлёбывающихся в восторге фанатов. И именно для них она, Ёлка, поёт самую главную песню:
«Море внутри меня синее-синее, волны внутри меня сильные.
Солнце живет во мне. Солнце живет во мне.
Море внутри меня синее-синее. Волны внутри меня сильные.
Солнце живет во мне. Моё солнце живет во мне
Моё солнце живет во мне.
Моё солнце живет во мне».
Появившаяся на сцене Марго аплодирует ей, смеётся, захлёбываясь кровью, которая хлещет изо всех ошмётков разбитого в мясо лица, отплёвывается осколками зубов, щурит затёкшие в массивных кровоподтёках глаза. Потом падает на колени и ползёт к ней, перебирая руками, покачивая напяленной на шею иконкой с Иисусом – кажется, она действительно счастлива в своём раю.
Мужики
Утро выдалось хмурым во всех смыслах: и на улице было пасмурно, и в душе Лены, и что-то между Томкой с Валерием Санычем, кажется, не ладилось. Один Граф, отоспавшийся между прочим в ногах у Лены, носился безумным пушистым комком по полу, поддёргивал коготками рваные уголки ковра, напрыгивал на края свисавшей со стола скатерти. Очень быстро обжился он в новом доме, да и по характеру, видимо, был игривым.
Завтракали все по быстрому, как-то скомканно, куда-то торопясь. Валерий Саныч даже не стал расспрашивать Лену о её школьных делах, хотя обычно интересовался каждой малозначимой деталью.
Лене, впрочем, общаться ни с кем не хотелось – в душе камнем висело осознание содеянного, было страшно и непонятно, как с этим дальше жить. Почему-то именно сегодня она вполне, целиком и ясно ощущала всю эту гнетущую тяжесть, а тяжесть была вдвойне неприятной от того, что поделиться своей историей она ни с кем не могла.
Неприятная, тёмная густота клубилась в душе Лены ещё и потому, что день сегодня обещал быть просто-напросто омерзительным. В школе наверняка будут разговоры об исчезновении Марго. А может её тело нашли уже там, лежащее в массе пропитавшегося тёмной кровью снега. Только ведь, если нашли, это вдвойне хуже, поскольку все об этом вокруг будут трезвонить, перешёптываться, а Слава, конечно же, вспомнит, что Марго именно с ней, с Леной, куда-то деловито отправились из того злополучного двора… Что же делать-то со всем этим, а?
Но даже, если со школой всё обойдётся, предстоит ещё и разговор с матерью. Ох, это отдельная беда, с вкраплениями взаимной ненависти, обиды, ругани и неизбежным наказанием в результате. Она, конечно, её никогда не била (хотя при всей своей жёсткости и, пожалуй, жестокости могла бы), но уж в придумывании наказаний была поизощрённее, чем Торквемада. В общем, чем закончится день, было совершенно непонятно, ясно только, что ничем хорошим…
Лена уже была одета, и в ожидании пока соберётся Томка, вышла во двор. Тут в синеющих утренних сумерках всё носился деловитый дворовый Фёдор. Подскочив к ней, пёс начал подлизываться, видимо, напрашиваясь на какое-нибудь лакомство, но у Лены ничего с собой не было.
Наконец вышла из дома и Томка, – ей сегодня надо было в город ехать по делам, вот и решила проводить заодно Лену, ехать-то всё равно на одной маршрутке.
– А где твой ранец? Ещё вчера спросить хотела… Неужели посеяла? Вот и влетит тебе от матери, телефон же там, растеряха…
Лена что-то хмуро буркнула и толкнула скрипучую железную дверь ворот, переступила порожек и… замерла, задохнувшись от неожиданности. Прямо перед ней вылезали из припаркованной напротив разукрашенной полицейской машины двое ментов, – деловитые, строгие, молчаливые.
Ну вот и приехали…
Лена бухнулась на колени, в самую лужу, и мучительно заревела, захлёбываясь словами, но такими сладкими, освобождающими душу словами:
– Дяденьки, дяденьки, ну простите-простите, я не хотееееела… Я совсем ничего такого не хотеееела… Она всё сама, сама издеваааалась, смеяяяялась, сама, сама лезла ко мне… А я не хотела, не хотела, не хотела, это само так получилось, я сама не знааааю как… Она сама, сама, а я не хотеееела, простите меня пожалуууйста, я не хотеееела…
Полицейские молча переглянулись, один из них хватанул телефон из кармана служебной куртки. Второй кивнул Томке на Лену:
– Это ваша?
Растерянная, как будто осевшая от неожиданности Томка непонимающе кивнула, и вдруг спохватившись, кинулась к Лене.
– Лена, ты чего? Чего ты? Чего случилось-то? Ну успокойся, успокойся же, ты чего, чего, родная моя, успокойся, всё хорошо будет…
Лена продолжала биться в истерике, зарывшись лицом Томке в бязевое, бесформенное пальто, плача взахлёб и что-то приговаривая.
Один из полицейских легонько толкнул Томку в плечо:
– Гражданочка, давайте пройдём в дом, до выяснения. Девочку давайте, успокаивайте. Поговорим там, пройдёмте.
* * *
Через полтора часа полицейская машина, вывернула с
