Адриан и Стелла (он уже тогда был выше ее на целую голову) даже не собирались покидать качели; они просто сидели там — год за годом, вплоть до сегодняшнего дня. Они почти не расставались, если не считать нескольких незначительных перерывов, избежать которых было никак невозможно; и вот теперь самый длинный из них продолжался уже целых две недели сплошных снегопадов.
Год за годом.
Терраса.
Качели.
И иногда голос — совсем незначительная и почти незаметная шепелявость.
«Адриан, я не могу больше ждать!» — снова и снова кричал этот голос, и в эти минуты мальчик страстно желал, чтобы у него была сестра точь-в-точь как Стелла Мараун.
«Метр девяносто, я не могу больше ждать!» — кричал этот голос позднее, когда Адриан уже лелеял тайное желание, чтобы Стелла стала для него кем-нибудь иным, не только сестрой, — вот только кем именно, он, к сожалению, так пока и не определился.
«Я не могу больше ждать!» wr И всякий раз это был первый и единственный зов Стеллы, после которого Адриан сломя голову мчался на террасу играть с соседкой. «Извини, — говорил он тогда Стелле Мараун, — извини, что я не сразу тебя услышал!»
И вот так они вселяли жизнь в «сиамских близнецов»: Адриан и его родители — в один дом, а Стелла со своей матерью и миссис Эл-дерли — в другой. Если быть точным, то нужно сказать, что в доме у Стеллы проживали еще бородач-отчим и псевдосестра. Три или четыре года назад мать Стеллы привела этого бородача в дом, и ее дочь, у которой где-то был настоящий, хоть и скрывающийся от них, отец, примчалась в комнату Адриана. Не говоря ни слова, она забилась под его письменный стол и просидела там до самого вечера, кипя от злости.
Уже тогда стало ясно, что Стелла пошла характером в бабушку, которая тоже сразу пряталась от мира, едва ее охватывал приступ ярости. Правда, миссис Элдерли могла провести в своей комнате целый день и притвориться, будто она совершенно глухая и ее нисколько не интересует стук в закрытую на ключ дверь.
Стелла же ограничивалась только небольшим пространством под письменным столом Адриана, а сам он в это время сидел на таком месте, откуда не мог увидеть соседку, и просто ждал, ждал и ждал. Время от времени, когда из-под стола показывалась ступня или кисть руки, он хватал свой блокнот и начинал рисовать то, что было видно. А когда меньше двух лет назад он захотел дотронуться указательным пальцем до руки или ступни Стеллы, то впервые понял нечто важное.
Рисование это не искусство.
Точнее — это намного больше, чем искусство.
Рисование — это тайный способ прикоснуться к Стелле Мараун.
Примерно через полгода Стелла смирилась с бородачом-отчимом. В течение нескольких месяцев она внимательно приглядывалась к другу своей матери, слушала его и была вынуждена признать: единственное, что ее не устраивало в нем, — его дочь, прихваченная им с собой в качестве приданого. Бородач честно заслужил называться настоящим именем, которое оказалось не намного лучше, чем прозвище: его звали Вейт. И только псевдосестра, весьма неприятная особа, так и осталась псевдосестрой. К счастью, она была значительно старше Стеллы и очень быстро смылась, чтобы изучать что-то, связанное с охраной окружающей среды. Время от времени она приезжала в гости и в каждую свою фразу вставляла словосочетание «тропический лес», независимо от того, подходило ли оно к теме разговора или нет.
Но теперь все это не имело никакого значения: «тропические леса», бородачи, высунутые из-под стола ступни — все это происходило где-то в другом месте, очень далеко. После визита к грузинскому наглецу Стелла больше не объявлялась: она не звонила и не стучала в дверь Адриана, не посылала ему сообщения и не показывалась на террасе.
В течение двух недель.
Правда, ежедневно во второй половине дня Адриан и Стелла встречались на остановке школьного автобуса и часто даже беседовали, но всегда очень коротко. Всякий раз Адриан неожиданно уходил домой, так как Стелла не хотела говорить ни о чем другом, кроме как о новых соседях, поселившихся в Доме Трех Мертвецов, — и теперь она не смогла бы рассказать ему ничего нового о самой длинной анаконде в мире.
Если не считать этих коротких встреч на автобусной остановке, то Стеллы просто не существовало: вместе со снежинками ее унес наглец-ветер.
Стелла.
Этот снег, этот ноябрь — и Стелла.
И никого, кто бы крикнул: «Метр девяносто, опусти голову!»
И никого, кто бы по-дружески рявкнул: «Ваше преподобие, где вы пропадаете?»
Никого, кто вообще сказал бы хоть что-то. Никого, кто в счет.
Целых две недели без Стеллы Мараун.
ГЛАВА 6
— Я иду на ту сторону, — Адриан и сам не знал, почему объявил об этом матери так громко — ведь между ними царил режим радиомолчания.
С тех пор как две недели назад он с силой захлопнул дверь, ведущую на террасу, и пропустил визит к врачу, они говорили друг другу только то, о чем нельзя было молчать. Когда на выходные приехал отец и начал обычным тоном рассказывать о своих студентах и о пребывании в маленькой съемной квартирке, в которой он жил в течение рабочей недели, его слова показались Адриану такими громкими, словно грузовик высыпал целый кузов щебня прямо в тишину этих ужасных недель.
Недель, в течение которых не было произнесено почти ни одного слова.
Однако сейчас Адриан вновь пробормотал:
— Я иду на ту сторону.
И без надобности добавил:
— Я иду к Стелле, — на что его мать лишь устало кивнула.
Но теперь он точно знал, почему он сказал «на ту сторону» и почему добавил «я иду к Стелле».
Теперь его разочарованная мать стала свидетельницей, слышавшей собственными ушами его заявление, теперь она заметит, если он не пойдет в соседний дом. Кроме того, он и сам услышал свои слова — с этого момента он не может повернуть назад; в любом случае он должен пойти к Стелле, и в любом случае он сделает это — немедленно, как можно скорее, пока ему на ум не пришла одна из миллиона причин посчитать эту идею сумасбродной.
Адриан сунул ноги в башмаки, в которых ходил по террасе, и уже хотел открыть дверь, но внезапно почувствовал, что не может сдвинуться с места: какая-то тяжесть мешала ему. И эта тяжесть была у него в груди и в животе — тонны камней накалялись там.
И в стеклянной двери Адриан увидел отражение
