в Пера можно продать или обменять информацию. Ведь генуэзцы не находятся в состоянии войны с султаном. Это тоже какой-то идиотизм. Через Пера султан Мехмед узнаёт обо всём, что происходит в Константинополе. Впрочем, мы тем же путём узнаём, как идут военные приготовления султана.
Итак, сегодня она не пришла. Наверно, хотела только выиграть время, чтобы избавиться от меня подходящим способом и замести за собой следы. Ведь я даже имени её не знаю.
Она гречанка, как и я – грек по крови своего отца. Нездоровая, хитрая, предательская, жестокая кровь Византии. Если женщина – христианка или турчанка – наихитрейшая из всех существ, то гречанка – наихитрейшая из всех женщин. Ведь она впитала опыт двух тысячелетий.
Из свинца моё сердце. Расплавленный свинец – кровь в моих жилах. Ненавижу я этот умирающий город, слепо глядящий в своё прошлое и не желающий понять, что смерть приближается к его воротам.
Ненавижу потому что люблю.
26 декабря 1452.
Сегодня мой слуга удивил меня, явившись ко мне с предостережением:
– Мой господин, ты не должен слишком часто посещать Пера.
Впервые я внимательно присмотрелся к нему. До сих пор он был для меня лишь неизбежным злом, которое перешло ко мне по наследству вместе с нанятым домом. Он следил за моей одеждой и покупал мне еду, присматривал за домом, подметал двор и, без сомнения, снабжал Чёрную комнату в Блахернах информацией о том, что я делаю и с кем встречаюсь. Ничего не имею против него. Он старый человек и мне его жаль. Но у меня никогда не возникало желания к нему приглядеться. Теперь я это сделал. Он оказался невысоким старичком с редкой бородкой. У него больные суставы и грустные бездонные греческие глаза. Его одежда обветшала и на ней полно масляных пятен.
Я спросил его:
– Кто тебе велел мне это сказать?
Он ответил неожиданно:
– Я желаю тебе добра. Ведь ты мой господин, пока живёшь в этом доме.
Я возразил ему:
– Но ведь я латинянин.
Он отрицательно замотал головой:
– Нет, нет! Ты не латинянин. Я узнаю твоё лицо.
К моему безграничному удивлению он бросился передо мной на колени и стал искать мою руку, чтобы её поцеловать. Он просил:
– Не брезгуй мной, господин! Я выпиваю вино, которое остаётся на дне кувшина, подбираю мелкие монеты, которые ты теряешь, а немного оливкового масла я дал больной тёте, ведь все мои родственники очень бедные люди. Но если ты возражаешь, я этого больше делать не буду, потому что я узнал тебя.
– Мне не жалко денег на хозяйство,– ответил я, не переставая удивляться. – Это право бедняка жить тем, что остаётся на столе богача. Что касается меня, то пока я твой господин, можешь содержать хоть всю свою семью. Деньги для меня не главное. Недалёк тот день, когда и деньги и имущество потеряют всякое значение. Перед смертью мы все равны, а на весах бога достоинства букашки весят не меньше, чем достоинства слона.
Я произнёс целую речь, стараясь в то же время рассмотреть его лицо. Мне показалось, что выглядит он приличным человеком, но лицо человека лжёт, да и разве может один грек доверять другому?
Он мне ответил:
– В следующий раз, если захочешь, чтобы я не знал, куда ты идёшь или чем занимаешься, тебе не обязательно запирать меня в подвале. Там так холодно, что мои кости превратились в лёд. С тех пор я простужен, у меня болят уши, и состояние моих колен ухудшилось.
– Встань, дурень, и полечи свои немочи вином,– сказал я, вынимая из кошелька золотой бизан. Для него это было целое состояние, ведь в Константинополе бедные очень бедны, а богатые очень богаты.
Он взглянул на монету в моей руке, и лицо его просветлело, но он потряс головой и сказал:
– Господин, я жаловался не ради денег. Тебе не надо меня покупать. Как только ты пожелаешь, я не буду видеть и слышать того, чего ты не хотел бы, чтобы я видел и слышал. Приказывай.
– Я тебя не понимаю.
Он указал на жёлтого пса, который уже начал толстеть и лежал на своей подстилке у двери с опущенным носом, глядя на меня.
– Разве этот пёс не слушается тебя и не идёт за тобой? – спросил он.
– Не понимаю, о чём ты говоришь,– повторил я, бросая на ковёр золотую монету. Он наклонился и поднял её, а потом заглянул мне в глаза.
– Тебе не надо таиться от меня, господин,– сказал он. – Твоя тайна для меня свята. Я беру эту монету, потому что ты приказал. Мне и моей семье она доставит большую радость. Но ещё большая радость для меня – служить тебе.
Его странные намёки заинтриговали меня. Скорее всего, он, как многие другие греки, подозревает, что я всё ещё тайно служу султану и только делаю вид, что убежал от него. Возможно, он надеется извлечь из этого пользу и избежать неволи после взятия города султаном? Его подозрения были бы для меня полезны, если бы я хотел что-то скрыть. Но разве можно довериться человеку столь низкого происхождения?
– Ты ошибаешься, если думаешь, что будешь иметь от меня какую-либо корысть, – ответил я резко. – Я не состою на службе у султана. Стократно и до границ моего терпения я повторял это тем, кто нанял тебя следить за мной. Я больше не служу султану!
Он ответил:
– Нет, нет! Я это знаю. Ты не можешь служить султану. Я тебя узнал, и словно молния ударила в землю рядом со мной.
– Ты пьян? – спросил я. – Бредишь. Простуда помутила твой разум? Я не понимаю о чём ты говоришь.
Но в глубине души всё это взволновало меня дивным образом.
Он склонился передо мной и сказал:
– Господин, я пил вино. Больше такого не повторится.
Но его странные речи, почему-то, вынудили меня пойти и внимательно изучить в зеркале отражение своего лица. Из-за лени и неаккуратности у меня отросла немалая щетина. Я решил больше не ходить к брадобрею, а бриться самостоятельно, старательнее, чем прежде. Ещё я решил сменить одежду, чтобы ни у кого не возникало сомнения, что я латинянин.
2 января
