чем направиться в ванную комнату в холле.
— Закуски уже поданы холодными, Витто, не нужно заставлять нас ждать по несколько часов каждый вечер только потому, что ты не любишь горячую пищу. Они придутся тебе по вкусу, придешь ли ты в назначенное время на ужин или на два часа позже, как всегда, в общем-то. — Тициано встречает меня в столовой с той же жалобой, что и всегда.
— Тициано! — Мама тут же ругает его, но в ответ получает кокетливую улыбку и подмигивание от своего второго сына.
— Привет! — Приветствую я при входе. Единственное свободное место во главе стола еще не занято, и я занимаю его, справа от меня сидит мой отец, а слева — Тициано.
— Привет мой сын! — Мама, сидящая возле моего отца, отвечает, протягивая руку через стол, чтобы дотянуться до моей.
Я наклоняюсь, чтобы она могла поцеловать тыльную сторону моей руки в знак приветствия. Вскоре, махнув рукой, она велит домашнему персоналу начинать подавать ужин.
— Слава Богу! — Ворчит Тициано, а я даже не смотрю на него.
Поддерживая традицию неприятия тишины, присущую каждому хорошему итальянскому столу, мама даже не ждет, пока на стол поставят закуски, чтобы начать говорить.
— Я думаю пригласить Микелу на ужин, завтра, — говорит она, как будто у нее нет никаких скрытых мотивов для такого приглашения.
Я притворяюсь, что не знаю ее причин, хотя они мне прекрасно известны. Как и на прошлой неделе, и на позапрошлой, и на предыдущей, и на каждой второй, когда моя мать приглашала на обед хорошую дочь Саграда, воспитанную как идеальная жена мафиози. Не на обед — еду, которую каждый из нас ест, где бы он ни находился, на улице или в своем крыле этого дома, — а на ужин, единственное время в день, когда гарантированно все ее дети непременно будут за столом, если только кто-то не умер.
— Уверен, Абелли будут очень довольны твоей добротой, — комментирую я, подавая тарелку, и Тициано выплевывает воду, которую собирался выпить.
— Где твои хорошие манеры Тициано! — Мама тут же ругает его, и мой брат извиняется молчаливым жестом, сглатывая смех. Второй ее упрек звучит в виде сузившихся глаз Анны Катанео. — А у Микелы есть сестра, я собираюсь пригласить и Лилиану, — говорит она дальше. — Может, жена тебя исправит!
— Почему бы тебе не навязать Чезаре жену, мама? Или Джанни? Они такие же твои дети, как Витто и я! — Он защищается от брака так, словно наша мама бросает в него пули, а не кольца.
— Чезаре уже помолвлен, а Джанни еще слишком молод, чтобы жениться.
— Помолвлен? С зомби? — Он фыркнул и повернулся ко мне. — Где я могу достать такую помолвку, Дон? — Я игнорирую его.
— Maddona mia! — кричит мама, возмущенная словами, которые уже миллион раз срывались с уст моего брата. — Чезаре не виноват в завещании Бога! И Клара проснется! Девочка не зомби, Тициано, она просто в коме! Мы молимся о ней.
— Двенадцать лет, мама! Уже двенадцать лет! Если бы Бог хотел совершить это чудо, он бы уже его совершил.
Мама ругается под нос, прежде чем ответить сыну, а остальные едят.
Честно говоря, я не знаю, является ли приглашение гостей на ужин большим или меньшим неудобством, чем наши предсказуемо нестандартные ужины. Разбираться с немыми и скромными гостями моей матери, конечно, гораздо спокойнее, чем споры, которые всегда начинаются из-за замечаний Тициано, когда мы остаемся в кругу семьи.
— Твоему брату еще нет тридцати, Тицци! — Я снова обращаю внимание на разговор, когда мама защищает Джанни, и тема помолвки Чезаре отложена в сторону.
Единственный преданный из братьев Катанео демонстрирует на лице замаскированную улыбку.
Чезаре не сильно отличается от Тициано, когда речь заходит о его невесте. Да и никто из нас, кроме мамы, тоже. Но все, что его волнует, — это то, что, пока девушка жива, я не могу связать его ни с кем другим. Неважно, бодрствует она или спит.
Мой брат был обещан Кларе, когда они оба были детьми, по территориальному соглашению, заключенному моим отцом. Говорят, что в мафии все заканчивается кровью или браком, и это правда. Иногда все заканчивается и тем, и другим.
Франческо Катанео был разумным доном. Мой отец в целом разумный человек, и, пожалуй, единственной глупостью, которую он совершил в своей жизни, было появление на свет Тициано. Соглашения, заключенные в период его руководства, привели к росту бизнеса Саграды, как юридическому, так и иному. На самом деле, если бы не болезнь, он ушел бы на пенсию пять-шесть лет назад, а не двенадцать.
Однако рак щитовидной железы подорвал многие его способности и рефлексы, и, как человек чести, которым он всегда был, папа отказался от командной должности ради блага Ла Санты, как и во всем остальном в своей жизни. Это было первое, чему он научил меня, когда мой дед умер несколько десятилетий назад: хороший дон — это не тот, кто предоставляет свою власть в распоряжение организации. Хороший дон — это тот, кто делает себя доступным для власти организации.
Я нахожу его взгляд затаенным, если бы не кислородный баллон за его креслом, вряд ли кто-то сказал бы, что Франческо Катанео — больной человек. Тысячи евро, потраченные на самые современные методы лечения, оказались более чем оправданными.
На недавний спор Тициано и мамы мой отец отрывисто кивает, а потом качает головой, но я знаю, что, в отличие от меня, который определенно предпочитает тишину, он наслаждается этим хаосом.
С годами я обнаружил, что во многих вещах разбираюсь лучше, чем Франческо. Но держать темную сторону того, что мы делаем внешне, в равновесии с тем, какими нас хотели бы видеть мамы и жены внутри, не входит в их число.
— Я хочу стать бабушкой! — Громко бормочет мама, обращаясь ни к кому конкретно и ко всем одновременно.
Джанни скрывает смех, прокашливаясь: в конце концов, она только что защищала его, и было бы неразумно сейчас ее разочаровывать. Я решаю, что сейчас самое подходящее время, чтобы сменить тему.
— У нас уже есть статистика по сбору урожая на этот год, Джанни?
— В ближайшие пару дней. Когда ты вернешься из Бразилии, у нас, скорее всего, уже будет.
— Хорошо.
— Статистика… статистика… Все говорят только о бизнесе, никто не хочет подарить мне внуков! — Мама ворчит достаточно громко, чтобы вся Сицилия услышала, прежде чем положить брускетту в рот.
ГЛАВА 6
ГАБРИЭЛА МАТОС
— Пожалуйста, Дез, я заплачу! Мне нужна еще одна неделя, — умоляю я, пока мужчина прислоняет лестницу
